Эволюционная доктрина, глубоко изменившая естественный науки, в настоящее время приложена к науке о языке, и с современными принципами более согласно то предположение, что язык медленно развивался в течение бесконечного ряда веков и что арийские изменения окончаний, вместо того чтобы быть изобретенными «могущественным умом», вышли бессознательно из какой-нибудь более грубой формы языка.

Какова была эта форма, — это может служить лишь предметом предположений, но мы имеем право исследовать неарийские языки с целью открыть, который из них наиболее приближается к первоначальному арийскому, и можно ли составить правдоподобную гипотезу о природе того языка-родоначальника, от которого произошли арийские языки.

Арийская территория ограничена тремя другими лингвистическими семьями: хамитической, семитической и урало-алтайской. Между ними тремя мы должны искать самую наиболее родственную арийской семье, так как все другие лингвистические семейства слишком далеки от нее как по географическому положению, так и по строению.

Иберы, как мы видели, не были, вероятно, арийцами ни по расе, ни по языку. Их физический тип был типом племен Северной Африки, говоривших нумидийскими диалектами, принадлежащими к хамитической семье, и которых отдаленное родство связывало с древними египтянами. Многие из известных филологов того мнения, что семитические языки, имеющие флексии, произошли от какого-нибудь языка хамитического класса{246}. Ими указаны были поразительные грамматические сходства между семитическим и древним египетским. Но все попытки сблизить языки арийские и семитические явно не удались; те и другие, правда, имеют флексии, но изменение окончаний носит характер совершенно различный. Глагольные корни также различны, образовательные элементы другие и употребляются другим образом. Между языками арийскими и семитическими существует непроходимая пропасть, так что нельзя себе представить, чтобы одни могли произойти от других. За исключением рас урало-алтайской и семитической, нет еще никакой белой расы, от которой могла бы произойти белая арийская. По физическим признакам длинноголовая раса арийского языка, живущая на берегах Средиземного моря, походит на семитов, тогда как короткоголовая раса Центральной Европы приближается к типу финно-угорскому. Но между языками урало-алтайскими и арийскими нет такой непроходимой пропасти, как между языками арийскими и семитическими.

Языки семитические имеют префиксы и суффиксы, тогда как языки арийские и финно-угорские обладают лишь суффиксами. Таким образом, существует сходство в основном строении двух последних семейств. Правда, что угро-финские языки агглютинативны, но в некоторых из них, принадлежащих к западному финскому классу, агглютинация почти переходит в изменение окончаний и мало отличается от первой степени флексий, которую мы находим в самых архаических из арийских языков. Нельзя провести точной границы между агглютинацией и изменением окончаний. Изолирующие языки стремятся стать агглютинативными, агглютинативные флексионными, а последние в свою очередь стремятся к тому, чтобы потерять свои флексии и сделаться аналитическими. Китайский язык односложен, тибетский обнаруживает стремление к агглютинации; урало-алтайские языки находятся в периоде агглютинации; но финский, самый передовой из этого класса, почти достиг флексионального периода. Языки арийские флексиональны, но в персидском, французском и английском языках изменения окончаний почти исчезли, и эти языки почти достигли аналитического периода.

Чем дальше возвращаемся мы назад в истории арийского языка, тем более характер грамматики оказывается агглютинативным и тем менее флексиональным. Наиболее архаические из арийских языков, как, например, литовский, больше всего приближаются к угро-финской грамматике, ясной, простой и логической; тогда как в других арийских языках грамматические формы неопределенны и темны. С другой стороны, наиболее развитые из финских языков стали менее агглютинативными и более флексиональными. Профессор Макс Мюллер признает, что финская грамматика имеет более близкое сходство с арийскими языками, чем какая-либо другая. Он говорит даже, что «можно почти спросить себя, не вышла ли грамматика этого языка (финского) из периода агглютинации и не вошла ли в флексиональное течение вместе с греческим и санскритским языками»{247}. Д-р Шрадер признает неоспоримым, что арийские языки носят на себе следы, доказывающие, что они поднялись с низшей степени развития, более близкой к степени развития языков урало-алтайских. Финский язык, наиболее передовой из языков финно-угорских, приближается к арийским языкам по согласованию в числе и падеже прилагательного с существительным. Кроме того, в языках финских и арийских конечные глагольные корни очень сходны по звуку и значению; местоимения и другие образовательные элементы часто сходны; они употребляются одинаковым способом и имеют одинаково важное значение.

В арийских языках существовало постоянно стремление к объединению форм падежей и к сглаживанию различий грамматических форм, тогда как способность производить новые грамматические формы в настоящее время, по-видимому, утрачена.

Одновременно с исчезновением падежей и времен существовало стремление к умножению склонений и спряжений. Но первоначальный арийский язык обладал лишь двумя формами склонения и спряжения, да и эти последние могут быть, вероятно, сведены к одной. В этом первоначальный арийский язык сходен с языками урало-алтайскими, обладавшими первоначально лишь одной формой склонения и одной формой спряжения.

Алтайские языки обладают еще способностью чрезвычайно легко образовывать падежи, способностью, которой арийские языки должны были некогда обладать, но в настоящее время утратили. Первоначальный арийский язык был богат падежами, которые образовывались через посредство агглютинированных последующих предлогов. Латинский язык сохранил из них пять; язык d'oil в Средние века сохранил два; французский язык утратил их все. По мере того как эти падежи выходили из употребления, делалось необходимым заменить их предлогами. В протоарийском языке было, наверное, семь, а вероятно, девять падежей; один родительный, один дательный, один винительный, два местных, два инструментальных и два творительных. Можно сравнить с ними девять падежей якутского языка и четырнадцать падежей финского, в числе которых есть заключительный, prosecutive и mutative. Мы видели, что некоторые арийские языки, как, например, санскритский и южнославянский, образовали многочисленные согласные, не существовавшие в первоначальном языке. Фонетическая угро-алтайская система, по-видимому, была лишь началом арийской системы. Она обладает лишь одной гортанной k, тогда как в арийском языке их шесть, одной зубной t тогда как в арийском языке их три, и одной губной p, тогда как в арийском их тоже три.

Можно заметить, однако, что между арийскими и финскими языками существуют три коренных различия: род, образование множественного числа и закон вокальной гармонии. На вокальную гармонию, представляющую столь характерную черту урало-алтайских языков, указывали как на самое основное отличие этих языков от арийских. Но некоторые из них, как черемисский и вотяцкий, обладают лишь слабыми следами ее. Г. Адам предполагает, что они ее утратили. С другой стороны, г. Говелакк думает, что вокальная гармония происхождения сравнительно недавнего и что черемисский и вотяцкий языки не вполне ее усвоили.

Вторую значительную разницу представляет образование множественного числа. Арийские и урало-алтайские языки имеют три числа: единственное, двойственное и множественное. В этом они сходны. Но здесь мы встречаемся лицом к лицу с очень большой трудностью, состоящей в том, что хотя двойственное число образуется одинаковым способом у тех и у других, но образование множественного совершенно различно. В армянских языках знак множественного числа вставляется между корнем и суффиксами (местоимениями или предлогами), тогда как в арийских языках знак множественного ставится на конце. Но эта разница, хотя она и кажется основной, может быть рассматриваема как признак первоначального единства. Профессор Сейс указал, что есть основания для предположения о том, что в первоначальном арийском языке были лишь единственное и двойственное числа, а множественного не было. «Ничто, — говорит он, — не кажется нам более естественным, даже необходимым, как существование множественного числа. Мы могли бы предполагать, что его корни глубоко внедрены в самых началах языка, и однако же два факта ясно и решительно восстают против этого мнения»{248}. Один, это случайное существование двойственного, которое было бы совершенно не нужно, если бы существовало множественное, так как это факт, что существование множественного числа заставляет исчезать двойственное. «Двойственное число, говорит в другом месте профессор Сейс, было древнее множественного и после образования последнего оно сохранило свое существование лишь как бесполезный и громоздкий предмет, от которого большая часть арийских языков нашла средство освободиться»{249}. То же было и с финскими языками: вначале у них было двойственное число, как это нам доказывают языки остяцкий, лапландский и самоедский, в которых оно уцелело, тогда как оно исчезло из языков народов, более цивилизованных.