— Доченька моя милая, да как же так-то скоро? Ведь ты тут, постоянно возле нас… и вроде бы тебя уже нет, — утирая глаза, помолчала, повздыхала. — Вы так недавно познакомились, не ошиблись бы.

— О чем ты говоришь, мать? Разве в том дело, сколько встречаются? Главное в том, насколько любы и желанны друг другу, — поддержал молодых отец. — Вспомни, не так ли и у нас с тобой начиналось? А жизнь, без малого, прожили. Дай Бог, другим ее так прожить.

Домой Ильин все-таки съездил. Но без Аркадия. Тот остался готовить свадьбу.

— Не кого-нибудь, а любимую сестру отдаю замуж, — он ерошил жесткий чуб, заговорщицки подмигивал. — А не жалею, потому как за моего лучшего друга.

Ильин смущенно пытался объясниться: чувствует себя не в своей тарелке, по обычаю свадьбу полагается начинать в доме жениха.

— Ты красный командир, Андрюха, пограничник, предрассудки тебе не к лицу. К тому же, гулянка в твоем доме от нас не уйдет. Ты застолби ее там на будущий год. Только меня позвать не забудь. Вот и получится, ласковое дитятко, то есть я, две матки сосет, — успокаивал его Аркадий.

И родители поняли Андрея.

— Говоришь, семья у твоей невесты славная, — рассуждал отец, застегивая огрубелыми пальцами пуговицы на косоворотке. — Да и как ей не быть хорошей? Она такого же корню, как и наша — трудового. Одного роду-племени: они хлеборобы, мы шахтеры. Жаль, конечно, сношку нынче не увидим. Ты в следующий отпуск приезжай с нею, примем как родную дочку. А сейчас одобряем и благословляем.

Вот так и началась у них с Наденькой любовь и жизнь. Увез он ее на закавказскую границу. Там и Машенька родилась. Дома, у родителей, они побывали. Но вместе с Аркадием погостить не довелось. Сначала Ильина перевели на запад, а потом и Аркадию пришлось туда же перебираться. Теперь он начальник пограничной заставы на молдавской земле. Вот Надя и предположила, не окрутит ли там Аркашу черноокая красавица.

На исходе ночи Ильина разбудил выстрел, грохнувший, показалось, под самым окном. Он рывком отбросил одеяло, натянул брюки и выскочил на крыльцо. По роще цепью рассыпались пограничники резервной заставы.

В редеющей темноте Ильин увидел неподалеку от окон своей квартиры бойца. Тот странно изогнулся, уперся плечом в корявый ствол липы и силился одной рукой перезарядить винтовку. Пока Ильин подбежал, пограничник дослал патрон, выстрелил и, клонясь все больше, начал медленно оседать, словно ноги не держали его.

— Что случилось? — Ильин подхватил бойца под мышки.

Боец с трудом разжал губы, будто их свело судорогой то ли от боли, то ли от минутной растерянности. Со сдавленным стоном выдохнул:

— Впереди треснуло… ветка, что ли, сухая под сапогом. Я туда, проверить. А меня сзади ножом. Ну, я и пальнул.

— Не разглядел нападавших?

— Тот, который ударил, в плаще. Больше никого не видел, в глазах потемнело.

— На перевязку его, — распорядился Ильин, начальнику заставы приказал: — Рощу прочесать, каждый кустик осмотреть.

На поляне обнаружили пятна крови, старую суконную кепку.

«Так… часовой не зря стрелял. Зацепил кого-то», — подумал Ильин.

Траву примяли несколько пар ног. Следы подвели к дороге, где нападавших ожидала повозка. На ней они и уехали, убитого или раненого увезли с собой.

«Теперь ищи ветра в поле», — с досадой подумал Ильин, но поиска не отменил, прошел с пограничниками рощу насквозь.

В медпункте возле раненого хлопотала Надя.

— Перевязала. Внутренние органы не задеты.

Ильин направился в штаб звонить начальнику отряда. Подполковник на его доклад, как и вчера, зашумел в трубку:

— Ну, Ильин, каждый день у тебя происшествия.

Капитан, тоже на слово крут, в долгу не остался:

— Можно подумать, у других лучше.

— Кабы лучше… — сменил тон начальник отряда. — У меня вон под самым носом диверсанты шуруют. На выходах из города подпилили телефонные столбы. Толкни их, и мы без связи. На железнодорожной станции саперы мину из-под водокачки извлекли. Еще бы час и пиши пропало, станция вышла бы из строя. Короче говоря, гляди там в оба.

Выходя из штаба, Ильин задержался в просторном вестибюле возле большого, в рост, зеркала. Оно было вделано в красивую раму черного дерева, покоившуюся на массивном, с многочисленными ящичками, основании. От всей мебели, крепкой, тяжеловесной, украшенной резьбой и бронзой, осталось только это зеркало. За ним обещали приехать, но так никто и не появился. И теперь оно постоянно напоминало Ильину о прежних хозяевах. Своей массивностью, прочностью как бы говорило о их основательности и незыблемости, утвердившейся, казалось, на века. Ан, не тут-то было.