— Нам с тобой еще обратно до границы топать. Без зеленой фуражки нас там не признают.

В палату неслышно вошла дежурная сестра Зоя, стройная, в белом, накрахмаленном колпаке, кокетливо сдвинутом набок, из-под которого рвались наружу завитушки русых волос. Следом за нею появился рослый военный в халате внакидку.

— К вам, — сестра устремила на Ильина взгляд голубых глаз, вошедшего за нею вежливо предупредила: — Ненадолго, товарищ полковник. Андрей Максимович не вполне оправился после тяжелой операции.

— Обещаю не задерживаться, — присаживаясь на табуретку, военный кивнул Ильину. — Значит, пограничник? Ну, здравствуйте, — назвал себя: — Стогов, Тимофей Иванович. Из Главного управления пограничных войск.

Он отвел рукой полу халата, достал платок и промокнул высокий, рассеченный поперечной морщиной, лоб. На дворе было жарко. Теплый воздух залетал через открытое окно в палату, лениво колыхал тяжелую штору.

На светло-серой коверкотовой гимнастерке открылись зеленые петлицы с четырьмя «шпалами». Ильина удивил и взволновал приход к нему незнакомого командира в столь высоком звании. Может, здесь, в Москве, известно о его семье? Или, наоборот, у него хотят узнать о судьбе пограничного отряда? Глядя на полковника, доложил, как полагалось:

— Капитан Ильин, комендант… пограничной комендатуры.

Вертикальная складка на лбу Стогова обозначилась еще резче, словно он напряженно что-то вспоминал. Качнул головой, усмехнулся:

— Значит, тот самый Ильин.

Ага, стало быть, все-таки здесь известно о нем. По какому же поводу упоминалась его фамилия в Главном управлении пограничных войск? Не без надежды, что хоть мало-мальски прояснится мучивший его весь минувший год вопрос, он, спеленатый бинтами, чуть подался к полковнику:

— Тот самый… в каком смысле?

— В прошлом году мне приказали разобраться с одним делом, — неохотно отозвался гость. Ильин понял, что его фамилия у полковника нечаянно сорвалась с языка, показалось, тот уже пожалел, что вовремя не сдержался и теперь надо продолжать. — С западной границы поступило донесение: комендант капитан Ильин, вопреки действовавшему приказу, совершил серьезный проступок. Из пулемета лично сбил нарушивший границу немецкий самолет.

Будто водой колодезной окатило Ильина. Ожидания оказались напрасными. Вот зачем он понадобился. Тогда не достали его. Просто не успели, война началась. Сейчас ничто не помешает. Его охватило разочарование, нахлынула злость и раздражение. Он отвел взгляд в сторону, безразлично уставился в потолок, где гонялись друг за другом солнечные зайчики.

— Однако разбирательство было уже ни к чему, немцы напали на нас. Так и повисло это дело. Фамилия коменданта осталась в памяти, — хмуро закончил полковник.

Ильин вдруг язвительно-насмешливо огрызнулся:

— Ну да, как только капитан Ильин сбил самолет-нарушитель, немцы тут же в отместку пошли войной.

После этих слов он замкнулся, ушел в себя. Опять привиделся тот июньский день, голубое небо и немецкий самолет в нем, упавший под пулями пастушонок. Своего начальника отряда вспомнил с его излюбленной примолвкой «едрена корень». По-доброму, душевно вспомнил, хотя тот и ругался тогда на чем свет стоит, обещал приехать на другой день, задать ему трепку. Разносил в пух и прах, грозился снять с должности, отдать под суд. Зная его, Ильин думал тогда, что ругался он больше по обязанности, для кого-то, чтобы этот «кто-то» слышал его ругань. Уверен, не он посылал за ним на заставу особиста. Другой день оказался именно «другим», не таким, каким его предполагали встретить. Он перевернул вверх тормашками жизнь Ильина, начальника отряда, особиста, всех людей по ту и эту сторону границы.

Полковник, глядя на Ильина, думал: «Занозист, однако, капитан. На то, что было тогда, свой взгляд имеет, от которого, видать, не отступится». Ильин, не пытаясь погасить злой блеск в глазах, тут же подтвердил мысль полковника:

— Так вы наконец-то нашли меня и явились довершить начатое дело? Это можно. Тем более, что не сбегу, не скроюсь.

— Не задирайтесь, тот случай — в прошлом, — спокойно ответил Стогов, видимо, не желая ни осуждать капитана, ни оправдывать или даже хвалить его за сбитый самолет, ни тем более вступать с ним в спор о приказе, запрещавшем отвечать на провокации немцев.

Он заговорил о том, о чем недавно думал Ильин: о судьбе их погранотряда. Ведь Ильин один из немногих уцелевших командиров, и полковник очень надеется, что тот поможет в какой-то мере установить истинную картину боевых действий пограничного отряда, гибели подразделений.

В думах о прожитом и пережитом Ильин часто возвращался к тому времени. Воспоминания всегда были тяжелыми для него. И его глубоко тронуло, что полковник специально занимался выяснением событий в те трагические дни июня сорок первого, пытался выявить подвиги и имена их совершивших.

Ильин начал свой рассказ с того момента, когда, получив нагоняй от начальника отряда за нарушение приказа, выехал на заставу.

— На душе было скверно: мне грозила суровая кара. Но хоть сейчас вы можете объяснить мне, товарищ полковник, почему мы должны были смиренно утираться, когда нам плевали в морду?

Стогов пожал плечами, скрипнула портупея.

— Еще в одном нарушении приказа признаюсь вам. Семь бед, один ответ, — Ильин горько усмехнулся, твердо глядя в глаза полковнику. — Приказал на заставе рыть окопы, на глазах у немцев. Тоже ведь нельзя было, требовали копать только ночью. Мы в тот день закончили строить опорный пункт, дополнительные ходы сообщения. Это помогло заставе устоять какое-то время. Против танков тоже, хотя отбивались связками ручных гранат. Почему на заставы заблаговременно не дали средства борьбы с танками посильнее? Ведь обстановка того требовала.