Осколки
вернуться

Бобров Глеб Леонидович
Шрифт:

Здравствуй! До свиданья!

ты сидишь, обнявши мишку, и глаза потешно сузив, ждешь, когда строка, как вспышка, даст прозренье олл инклюзив… так тебя учила мама: «книга — лучший друг» — и точка! я лицо утру панамой (что поделать: жар — восточный) и, приткнувшись к бээмпэшке, от пылюки ржаво-красной, напишу тебе поспешно: ну, родная, здравствуй… здравствуй… и споткнусь на полуслове: что писать-то в мир твой тихий? как взлетающей «корове» две душманские «шутихи» только чудом не влепили в борт такие оплеухи… или что майор-лепила (может, правда, может, слухи) безнадежного радиста все же вытащил из комы, и на этой же «корове» тот в Союз летит, счастливый… потеряв два литра крови в полушаге от могилы… в общем, здравствуй… здравствуй… здравствуй… что писать-то дальше? знаю! я без всякого лукавства напишу, что загораю… это правда… вот и фото, на котором вроде негра я стою — «аллё, пехота!» и еще немного строчек напишу тебе с любовью: книжный опыт — он непрочен… не доверься пустословью… и, обнявши нежно мишку, помни — есть в лесу медведи, что огромны и косматы и не падки на словечки, им подсунешь тайно книжку, а они идут обедать, и обеды их скоромны… что естественно, конечно… мы же люди — не медведи, нам давай — подай идею, «мыслю — значит, существую» и другие постулаты… на диване, да под пледом я любую Галатею наваяю, да такую, что и сам не буду рад-то… но зато уж пена будней никогда не испугает, по-над пеной — без опаски, хоть и нету тормозов, но пролечу я безрассудно, для врагов недосягаем, мимо горестной развязки на давно звучащий зов твой… зов из далей мирозданья… все, родная! до свиданья…

Будда

Рождения Будды давно ожидали в горах Гималайских, а Будда родился в семье тети Раи из города Пскова. Семья небольшая: сама тетя Рая да этот малайка, но счастливы были и мать, и ребенок, поверьте на слово. А Будду искали монахи суровые в ярких одеждах. И был этот поиск в неведомых землях опасным и долгим. Но вот ведь беда: военком оказался во Пскове невеждой, и Будду призвал он в Афган — к исполнению ратного долга. И Будда с десятками прочих советских мальчишек незванным прошелся огнем по земле, не хотевшей советского рая. Но был он в горах Гиндукуша убит из засады душманом (совсем недалече от Будду заждавшихся гор Гималаев). Монахи чуть-чуть не успели. Увидели только, как Будда нелепо споткнулся, упал на бегу — будто в шутку, ребячась… Они помолились смиренно и тихо исчезли оттуда. А тело солдата отправили в Псков — пусть родные оплачут. И снова рождения Будды с терпением ждут в Гималаях: ведь смерти же нет — есть одна только цепь превращений. Всего лишь… Увы, но во Пскове буддизм не прижился — и бабушка Рая все плачет и плачет, бедняга… И как ты ее остановишь?

Блокпост

Ты чуешь, командир, как пахнет лето? Полынной горечью земли согретой, травою пряною с некошеного луга и кровью нами залитого юга. Настоем ягод в шелковичной кроне, прокисшей медью стреляных патронов, солярой горькою из приданого танка и смертью от неубранных останков.

Рассвет над Костромой

А где-то там, над Костромой, тишайший выдался рассвет, сопит в подушку мальчик мой, ему сегодня девять лет. И в кухне капает вода из крана — словно метроном ведет отсчет с тех пор, когда надолго я покинул дом… Еще будильник не звенит, но стрелки близятся к восьми, а здесь давно аул не спит — идет зачистка, черт возьми! И если где-то полыхнет — пойдет пожива для ствола… Нам Бог за это явит счет, а им свой выставит Аллах. И справедливей и точней, чем человечий вялый счет. Ну, а пока — война в Чечне. Война идет… Идет… Идет… Но греет душу: дома мир — и в нем проснется Кострома… А нам с тобою, командир, как видишь, выпала война.

Ведено

В ущелье вызревают облака и в горы заползают, отдуваясь, и на тропинках горных оступаясь, о скалы в клочья рвут свои бока. Но — молча. Как в веках заведено. Как заповедано — без охов, ахов. Взлохмаченною горскою папахой их надвигает ночь на Ведено. И Ведено вздыхает тяжело: опять пойдет пальба за блокпостами. Джихад дурными взвоет голосами разбойничью молитву за селом: Аллах акбар! А на стволах — нагар, а к облакам — дымы пороховые… Век двадцать первый. Южный край России. Война… Ну, с Богом… И — Аллах акбар…

Прости, сержант

Я был тобой к земле прижат, Когда рвануло. Я пережил тебя, сержант Сергей из Тулы. И лег косой свинцовый крой Тебе на спину. Как горяча чужая кровь… Но сердце стынет — От неосознанной вины, От этой смерти, От не щадившей нас войны. Под Улус-Кертом Все так же вороны кружат, Лихие птицы… Я пережил тебя, сержант. Живу в столице. Давно я счастливо женат, И сын — Серега… Я пережил тебя, сержант, Уже — намного… И хоть ни в чем не виноват И не пристыжен, Но ты прости меня, сержант… Ведь я — то — выжил…

Прикрою

Все случится сегодня. И будет, наверное, просто… А пока я курю — хоть минута, но все же моя, — снегопад мне постелит последнюю свежую простынь, и придется сказать: ну, спасибо — за смену белья… Пусть постель — не из лучших, Но я и не жажду комфорта. Я к нему не привык, А теперь и совсем не судьба… Мне комфорта сейчас бы такого, солдатского сорта: поудачней позицию — Будет точнее стрельба… Как красив снегопад… Заметает тропу под скалою… Жаль, что я не художник — обычный российский солдат. Написал бы картину… Но надо готовиться к бою. Ну, прощайте, друзья, И давай, выручай, автомат…

Привязанность

Вот и выпала привязанность… А привязан я к броне: хоть и дышишь вволю газами, все же держишься на ней в час, когда, срываясь в вой, бэтээр, как пес чумной, прется горною дорогой к блокпосту в селе Шатой. Весь в пыли, покрытый сажею — не беда… Зато уж не полыхнешь в отсеке заживо, как бывает на войне, в час, когда, срываясь в вой, бэтээр, как пес чумной, прется горною дорогой к блокпосту в селе Шатой. В худшем случае так сразу же сковырнет меня с брони тот, кто, как и я, привязанный, но — с противной стороны, в час, когда, срываясь в вой, бэтээр, как пес чумной, прется горною дорогой к блокпосту в селе Шатой…

Дойдите, парни

Когда пылавшая броня остынет, скорчившись калекой, живые вытащат меня пригоршней пепла из отсека. Да, мне бы выжить… Хоть назло бородачу с гранатометом. Но в этот раз не повезло. Война… Случается, чего там… Да, и еще: из-под Шали, не будь я пеплом — просто телом, со мной бы парни не ушли, все полегли б, такое дело. А так — горами налегке, пригоршня пепла — груз не тяжек, не помешает на тропе поставить сколько-то растяжек, способных «духов» задержать — пускай повозятся-ка с ними. …Ну, парни, в бога-душу-мать, дойдите же хоть вы — живыми!