На самом деле Анкара добивалась ремилитаризации Дарданелл с 1932 года. Турки стремились убрать это последнее препятствие их суверенитету и укрепить зону, знакомую гази как никому другому. Но только СССР поддерживал это требование Турции, так как Москва надеялась воспользоваться этим, чтобы получить преимущества в правах на судоходство в Черном море. Арас твердо заявляет на заседании Лиги Наций осенью 1935 года: «Турция не побоится принять необходимые меры, чтобы обеспечить безопасность Проливов при любых обстоятельствах». Ататюрк в апреле 1936 года направляет ноту всем подписавшим договор в Лозанне, требуя разрешения на ремилитаризацию Дарданелл.

Италия захватила Эфиопию, Гитлер оккупировал правый берег Рейна, а Япония покинула Лигу Наций. Без особых колебаний Франция и Англия присоединяются к СССР, Греции и Румынии, которые поддерживают требование Турции. 20 июля 1936 года, после месяца работы, соглашение в швейцарском городке Монтрё удовлетворяет запрос Ататюрка: Турция восстанавливает полный суверенитет на Дарданеллах и добивается права их ремилитаризовать. Кстати, из всех стран, подписавших договор в Лозанне, только Италия отказалась принять участие в конференции в Монтрё.

Через два дня Афет Инан, прибывшая из Женевы, где она проходила обучение, встречается с Ататюрком в Стамбуле:

— Ну, всё хорошо, у нас больше нет проблем!

— Вовсе нет, у нас проблемы, причем настоящие.

— Какие же?

— Искендерун (Александретта)!

— Что ты собираешься делать?

— Мы ее возьмем!

— Как?

— Ты увидишь!

За 13 лет существования республики Турция заметно изменилась. В Стамбуле христиане и мусульмане больше не будут сражаться за Святую Софию: Ататюрк превратил ее в музей, а в качестве гидов многочисленных туристов нередко выступали женщины. Как заметил с некоторой грустью один из французских дипдоматов, «дервиши Жерара Нерваля, женщины, укрытые чадрой, позолоченные каики (лодки) на Босфоре остались теперь только в воспоминаниях, словно привлекательные литературные фантомы, и отныне необходимы были значительные усилия, чтобы вообразить их, даже на фоне всегда живописного Стамбула». И затем автор добавляет: «А вместо них благодаря целеустремленности одного человека, сумевшего увлечь свой народ, родился новый человек…»

Чтобы убедиться в этом, следовало отправиться в Анатолию. Покрытая сетью железных дорог, имеющая заводы, фабрики, школы, Анатолия возрождается; в окрестностях Анкары безжизненная, бескрайняя степь уступила место плодородным полям и фруктовым садам. От восстановленного Измира и Аданы, центра хлопчатобумажной промышленности, до Сиваса, ставшего важным железнодорожным узлом, города живут в ритме политики Кемаля. Но по мере удаления от центра Анатолии электрическое освещение и машины становятся всё более редкими. Для жителя Стамбула Анкара с ее новым деловым центром и обновленным районом Чанкая — не более чем черновой проект города; Адана находится почти на краю света, и никто, даже из Анкары, не посещает Восточную Анатолию. Республика всё еще переживает период становления.

Несмотря на свои пятьдесят пять лет, Ататюрк тоже вел себя как юноша, ищущий наслаждений. «Он снова кутит», — отмечал Курзон в сентябре 1937 года. Во время одного из праздничных вечеров, в котором участвовали балканские танцоры, он «вскочил и стал танцевать вместе с болгарами и югославами. Затем он приказал своему министру юстиции станцевать одному перед двумя тысячами веселых зрителей». Несколько озадаченный, Курзон понял, что толпа привыкла к подобным выходкам Ататюрка, чья популярность была неоспорима. Напрасно Курзон не задавался вопросом: что же толкало гази на подобные выходки?

Огромная заслуга политики гази состояла в том, что жизнь в Турции нормализовалась и достигла определенного равновесия. А сам Ататюрк, казалось, всё ищет чего-то, чем его обделила жизнь. Фалих Рыфкы Атай писал, что почувствовал «первые проявления неудовлетворенности Ататюрка» в 1933 году: в то время как все готовились к празднованию десятой годовщины республики, Ататюрк якобы признался ему: «А я не испытываю ничего». И какие чувства заставили Ататюрка так заинтересоваться маленькой Юлькю, родившейся в 1933 году у домработницы, которую приютила его мать Зюбейде? Эта маленькая девочка олицетворяла для него надежду, чистоту, невинность и радость семейного счастья: не этого ли искал Ататюрк? И еще у него было заветное желание: вернуть Турции Хатай и Александретту.

4 января 1936 года Ататюрк пишет своей приемной дочери Афет в Женеву: «Последнее время меня очень беспокоит проблема Хатая [67] ». Гази действительно одержим проблемой возвращения Хатая Турции. В этой области большинство населения составляли мусульмане. Хатай, оказавшийся под французским мандатом, был вынужденной уступкой Франции. Как заявил в сенате премьер-министр Бриан, «залив Александретты очень важен для будущего Франции». Французы надеялись, что введенный в этом регионе по соглашению с Анкарой специальный административный режим несколько успокоит турок.