– Если человек связан Необходимостью, откуда же берется свобода?

– Она в твоих мыслях, ваше благородие, если твои мысли в Б-ге. Если ты веришь в такого вот Б-га, и ты ее можешь измыслить. Как бы человек летает над собственной головой на крыльях разума или что-то в таком духе, да? Соединяешься со вселенной и забываешь о собственных горестях.

– И вы верите, что так можно достичь свободы?

– В какой-то степени, – вздохнул Яков. – Очень бы хорошо, но какой у меня опыт? Я мало жил за пределами местечка.

Следователь улыбнулся.

Яков усмехнулся было, но тут же осекся.

– Как по-вашему, то, о чем вы говорите, и есть истинная свобода или человек не может все-таки быть свободен без свободы политической?

Тут надо поосторожней, думал мастер. Политика есть политика. Зачем раздувать горящие уголья, если по ним придется идти?

– Даже не знаю, ваше благородие. Отчасти можно так посмотреть, отчасти по-другому.

– Совершенно верно. Можно сказать, у Спинозы не одна концепция свободы – в Необходимости, говоря философски; а практически – в государстве, иными словами, в области политики и политического действия. Спиноза допускает известную свободу политического выбора, равно как и свободу выбора в образе мыслей, как если бы подобный выбор существовал. По крайней мере он его допускал. Он, вероятно, считал, что цель государства, правительства – безопасность и сравнительная свобода разумного человека. Чтобы человеку было позволено думать. К тому же он полагал, что человек свободней, если участвует в жизни общества, чем ежели пребывает в уединении, как сам Спиноза. Он полагал, что свободный человек в обществе радеет в том, чтобы умножать счастье и интеллектуальную независимость своих ближних.

– Да, наверно, все оно так, ваше благородие, раз уж вы говорите, – сказал Яков, – но что касается меня, тут еще есть о чем поразмыслить, хотя, если ты беден, время твое уходит на другие вещи, само собой понятно какие. И ты оставляешь тем, кому это по плечу, думать о разной-всякой политике.

– Ах, – Бибиков вздохнул. Пыхнул папиросой и ничего не ответил. На минуту в камере повисло молчание.

Я что-то не так сказал? – отчаянно думал Яков. Иногда лучше вообще держать язык за зубами.

Когда следователь снова заговорил, он уже был больше похож на официальное допрашивающее лицо, голос стал сухой, бесстрастный.

– Случалось ли вам слышать выражение «историческая необходимость»?

– Не помню такого. Не слышал, по-моему, но, наверно, могу догадаться, что это значит.

– Вы уверены? Вы не читали Гегеля?

– Не слышал про него.

– А Маркса? Он тоже был еврей, хотя это ему, кажется, не очень нравилось.

– Тоже не слышал.

– Как по-вашему, есть у вас своя собственная «философия»? И если да, то в чем она заключается?

– Если она у меня и есть, то не стоит разговора. Я же только-только начал немного читать, ваше благородие, – извинялся Яков, – и если есть у меня философия, так это, если позволите сказать, что жизнь должна бы стать получше.

– Но как ее сделать лучше иначе как политическими средствами?

Вот она, ловушка, подумал Яков.

– Может, надо, чтобы стало больше работы, – выговорил он, запинаясь. – И чтобы люди были добрее друг к другу. Все должны быть ответственными, иначе все плохое станет еще хуже.

– Что же, для начала неплохо, – спокойно сказал следователь. – Вам нужно и дальше читать и думать.

– Я и стану, как только меня отсюда выпустят.

Бибиков, кажется, смешался. Мастер почувствовал, что его разочаровал, но он не понимал почему. Наверно, нес слишком много вздора. Не так-то легко говорить умные вещи, когда ты в беде, да и на чужом языке нелегко изъясняться.

Немного погодя следователь уронил рассеянно:

– Синяки на голову как посадили?

– В темноте, от тоски.

Бибиков полез в карман и протянул мастеру свой портсигар.

– Угощайтесь. Турецкие.

Яков закурил, чтобы его не обидеть, хотя ему не по нутру была эта папироса.

Следователь вынул из кармана свернутый листок бумаги и огрызок карандаша, положил на стол перед Яковом.

– Оставляю вам этот допросный лист. Нам надо установить кое-какие подробности вашей биографии за неимением полицейских бумаг. Ответьте на все вопросы, подпишитесь, а тогда позовите стражника и ему отдайте эту бумагу. В каждом вашем показании будьте точны. Свечу я вам оставляю.

Яков уставился на бумагу.

– А сейчас мне надо спешить. У моего мальчика жар. Жена с ума сходит.

Бибиков застегнул меховую шубу и надел широкополую черную федору, которая казалась ему велика.

Кивнул арестанту, сказал тихо:

– Что бы ни случилось, будьте мужественны.

– Б-г ты мой, что может случиться? Я невинный человек.

Бибиков пожал плечами:

– Это дело тонкое.

– Помилосердствуйте, ваше благородие, я так мало видел в своей жизни.