Гронфейн смотрел на него в изумлении.

– Так это вы? Б-г ты мой, почему же сразу было мне не сказать? Я счастлив, что оказался с вами в одной камере.

– Какое же тут счастье?

– Я слышал, что кого-то обвинили в убийстве русского мальчика, которого нашли в пещере. Каждому ясно, все это было подстроено, но слухи идут по Подолу, что одного еврея таки арестовали, хотя никто вас не видел и никто не знает кого. Но кто бы он ни был, он за всех за нас принес жертву. Так это вы, в самом деле?

– Да, но лучше бы был не я.

– У меня имелись сомнения, что такое лицо вообще существует.

– Вот именно, что существует, – вздохнул мастер. – Чтоб мой злейший враг так существовал.

– Не расстраивайтесь, – сказал Гронфейн. – Б-г вам поможет.

– Поможет он или нет, это уж как он решит, но если не он, кто-то, я надеюсь, должен вскоре помочь, иначе им останется только закопать меня в землю.

– Терпение, – рассеянно бросил Гронфейн. – Терпение. Какой-нибудь выход найдется. Пока человек жив, он не знает, какие перед ним вдруг могут возникнуть шансы. Зато мертвый человек не подписывает чеков.

И он стал говорить о себе.

– Конечно, мне лучше, чем некоторым, – сказал Гронфейн, и он, ожидая подтверждения, глянул на Якова, – потому что я побогаче. Уже сейчас первоклассный адвокат ведет мое дело, так сказать, в неофициальном порядке, и я не боюсь выложить лишнюю пару сотен, если потребуется. Источник мой от этого не иссякнет. Что я делаю – так я фальшивомонетчик. Это нечестно, да, но зато это выгодно, и если, положим, я немножечко и пощиплю царя Николашку, так он ведь тоже кое-что имеет с евреев. Однако если подкуп в данном случае не подействует, уж я не знаю, что и подействует. Что-то я на сей раз надолго застрял в тюрьме. Сами вы сколько уже сидите?

– Здесь около месяца. А в целом три месяца, как меня арестовали.

– Ой-ёй! – Фальшивомонетчик дал Якову две папиросы и кусок яблочного струделя из своей последней посылки, и мастер с удовольствием съел струдель и выкурил папиросу.

Во время следующего их разговора Гронфейн расспрашивал о родителях Якова, о его семье, о местечке. Поинтересовался, чем он был занят в Киеве. Яков на все вопросы отвечал, но не слишком подробно. Правда, сказал про Рейзл, и Гронфейн поморщился.

– Не очень-то, вы меня, конечно, извините, похоже на еврейку. Моя жена и помыслить о таком не могла бы, особенно с гоем, не говоря о том, чтобы сделать.

Мастер пожал плечами:

– Одни делают, другие нет. И те, кто делает, иногда, случайно, еврейки.

Гронфейн собрался задать какой-то вопрос, осторожно огляделся и потом шепнул, что хотел бы узнать, что именно произошло с тем мальчиком.

– Как он умер?

– Кто – как умер? – переспросил удивленный мастер.

– Тот русский мальчик, которого убили?

– Откуда же я знаю? – Он отпрянул от толстяка. – Того, что они про меня говорят, я не делал. Не был бы я евреем, не был бы и преступником.

– Это точно? Почему вы не хотите мне рассказать? Мы же с вами товарищи по несчастью.

– Мне нечего вам рассказывать, – сказал Яков сухо. – Не будь птицы, не было бы и перьев.

– Да, не повезло вам, – сказал фальшивомонетчик сердечно, – но я для вас сделаю все что могу. Как только меня выпустят, я сразу же переговорю со своим адвокатом.

– Очень вам буду признателен.

Но тут Гронфейн погрустнел, глаза его затуманились, и больше он ничего не сказал.

На другой день он подошел к Якову и шепнул озабоченно:

– В городе поговаривают, если правительство вас будет судить, они сразу же затеют погром. Черносотенцы орут кошмарные угрозы. Сотни евреев бегут из Киева, как от чумы. Мой тесть подумывает, не продать ли ему свое дело и бежать в Варшаву.

Мастер слушал и молчал.

– Вас никто не винит, вы же понимаете, – сказал Гронфейн.

– Если ваш тесть хочет бежать, он, в конце концов, может бежать.

Во время разговора фальшивомонетчик то и дело нервно оглядывался на дверь, будто высматривал дежурного.

– Вы посылки ждете? – спросил Яков.

– Нет, нет. Но если меня не выпустят, я вот-вот сойду с ума. Здесь так отвратно, и еще я беспокоюсь за семью.

Он отошел было, но через двадцать минут вернулся с остатками посылки.

– Держите то, что осталось, – сказал он Якову. – Может быть, в конце концов я что-нибудь и придумаю.