– Кто будет мне посылать посылки? Никого у меня нет такого. Жена меня бросила. Все мои знакомые – бедные люди.

– Ладно, если получишь, делись и чтобы всем поровну, такое мое правило. Здесь так заведено.

– Да, да.

Дальше колченогий ковылял уже молча.

Они не знают, кто я, подумал Яков. И надо быть с ними поразговорчивей. Знали бы, так били бы, а не спрашивали.

Но когда воротились в камеру, арестанты стали возбужденно шептаться. Яков вспомнил, как его били в камере окружного суда, и его прошиб пот.

Скоро высокий арестант со слезящимися глазами отделился от остальных и двинулся к Якову. Был он сильный, широкий в кости, с бледным, жестким лицом и почти черной шеей, но почему-то на тонких кривых ногах. Шел он медленно, странно, так, будто придерживал сползающие штаны. Мастер, сидевший привалясь к стене, тут же вскочил.

– Слышь-ка, браток, – начал высокий. – Фетюков мое фамилие. Мужики вот меня отрядили с тобой переговорить.

– Вы беспокоитесь, что я шпион, – заторопился Яков, – но это вы напрасно беспокоитесь. Я здесь как все остальные, я жду суда. Я не просил никаких поблажек, и не то чтобы я их имел. Мне даже хлеба не дают. А если вы насчет волос, так я говорил цирюльнику, чтобы он меня постриг, но сержант – почему-то, я знаю? – сказал, что не надо.

– А в чем обвиняют тебя?

Мастер провел по губам сухим языком.

– В чем бы ни обвиняли, я ничего такого не делал. Даю вам слово. И это так сложно, это долго рассказывать, и получится скучная, утомительная история, которую я и сам толком не понимаю.

– А я вот убивец, – сказал Фетюков. – Чужого человека убил, в селе у нас, в кабаке. Поддел он, что ль, меня, а я возьми да его пырни, один раз в грудь, а когда уж падал он, в спину еще. Тут и конец ему. Выпил я малость, а как сказали мне, чего я учинил, уж так я удивился. Я человек мирный, меня не тронь, и никогда я никакой беды не наделаю. Думал ли гадал, что человека я убью? Скажи мне кто такое, я бы в глаза тому посмеялся.

Глядя на убийцу, мастер осторожно отполз от него по стене. И увидел, как двое других с обеих сторон надвигаются на него. Он закричал, Фетюков сзади взмахнул короткой тяжелой дубинкой, вытащив ее откуда-то из штанов, и тяжело огрел Якова по голове. Мастер упал на одно колено, обеими руками обхватил раскалывающуюся от боли, окровавленную голову и рухнул.

Очнулся он, лежа на склизком деревянном помосте. Мучительно ныла вся голова, с левой стороны пульсировала рвущая боль. Он нащупал пальцами мокрую рану. Из нее текла кровь. Тоска его охватила. Неужто каждый раз, когда его будут переводить в новую камеру, арестанты станут его избивать? Ничего не видя, он сел, и кровь потекла по лицу.

– Ты б утерся, – посоветовал смотревший на него старик в разбитых очках. Это был парашечник, он выносил парашу, вносил ведро с водой для питья, изредка подтирал мокрый пол. – Вон у двери ведро-то стоит.

– Зачем надо бить человека, который ничего тебе не сделал? Ну что я вам сделал?

– Слышь, парень, – зашептал старик, – кровь ты смой поскорей, покудова стражник не заявился, не то убьют они тебя.

– Пусть убьют! – крикнул Яков.

– Говорил я вам, он шпион вонючий! – крикнул колченогий с дальнего конца камеры. – Кончай его, Фетюков!

Камера возбужденно загудела.

Двое стражников вбежали из коридора, один с ружьем. Они подглядывали из-за решетки.

– Что тут у вас? А ну прекратить шум, не то на неделю паек урежут!

Еще один вглядывался через решетку в тускло освещенную камеру.

– Где тут еврей? – крикнул он.

Повисла мертвая тишина. Арестанты переглядывались; кое-кто украдкой скашивал глаз на Якова.

Погодя мастер отозвался. По камере прошел гул. Стражник наставил на арестантов ружье, гул пресекся.

– Где? – сказал стражник. – Не видать тебя.

– Здесь я, – сказал Яков. – И видать особенно нечего.

– Сержант тебя записал на хлеб. Вечером получишь свой фунт.

– А пока про мацу помечтай, – сказал тот, что с ружьем, – и еще про кровь христианских мучеников, ясно тебе?

Стражники ушли, и затараторила камера. Снова Якову стало страшно.

Фетюков, убийца, снова к нему подошел. Мастер неловко поднялся, когтя пятернею стену.

– Ты и есть тот еврей, который, говорят, христианского мальчонку убил?

– Врут они, – хрипло сказал Яков. – Я невиновен.

Снова гул прокатился по камере. Кто-то крикнул: «Жид поганый!»

– Я не потому тебя стукнул, – сказал Фетюков. – Голова у тебя не выбрита, мы и подумали – шпион. Постановили тебя испытать, донесешь стражнику, нет ли. Донес бы – тут бы тебя и порешили. Колченогий бы прирезал. Всем на суд идти, и не надо нам, чтобы проведали, о чем промеж себя мы тут толкуем. Я не знал, что ты еврей. Знал бы, не стукнул. Я сызмальства в подмастерьях служил у еврея-кузнеца. Так он нипочем бы не сделал такого, чего на тебя наговаривают. Коли бы он крови выпил, сразу бы и сблевал. И христианского малого пальцем бы он не тронул. Прости, что ударил тебя, ошибка вышла.