Прятались от солнечных лучей призраки мертвых и забытых, и, напротив, оживали природные духи. Выезжая на прогулку в Иператорский Цветочный парк, Джона чуяла незримое присутствие духа Валмиры – озера, на берегах которого расположилась столица Синтафа. Недаром на древнем гербе города изображалась дева с серебряной чашей, наполненной голубой водой. Все аллеи знаменитого на полмира парка вели к набережной с ее клумбами, статуями и экзотическими пальмами в кадках. Здесь же торговали жареными орешками и горячей кадфой, чтобы гуляющие могли «заморить червячка» прямо на ходу. К счастью и удовольствию Джоны, ранним утром таковых в парке не наблюдалось, поэтому, проезжая верхом по широкой аллее и болтая о светских пустяках с одним из женихов – Хилдебером Рондом, она чувствовала легчайшие и нежнейшие прикосновения, похожие на дуновение ветерка. Шуриа видела мерцающий туман над землей и слышала тихие ласковые голоса. Это пробуждалась от зимнего сна земля Джезима – земля проклятых. И те же соки, коими наливались почки деревьев, текли в крови у Джойаны Алэйи. Бледнеющий зимой рисунок на коже живота – цветок-змея – стал ярким и отчетливым, словно вокруг пупка женщины свернулась кольцом золотисто-зеленая химерная тварь. Каждая чешуйка видна, каждая прожилка. Он, этот рисунок, появляется в детстве, пока шуриа спит летаргическим сном, и становится знаком посвящения одной из стихий. Так Джезим метит своих обреченных детей, чтобы те из них, кто носит на теле змею-цветок, могли воззвать к любой другой стихии, кроме самой Земли. Ибо они сами и есть Земля.

Пока другие немногочисленные посетители парка пользовались возможностью похвастаться нарядами и чистопородностью скакунов под седлом, Джона наслаждалась сакральным родством с Джезимом.

«Ты – это мы», – шептали ей вековые каштаны, ручейки и спрятанные глубоко под слоем почвы древние валуны-алтари. «Ты – это я, – сонно ворковала безмятежная Лиридона, текущая через озеро. – Кровь твоя холодна, как мои глубины, волосы твои черны, как донный ил». Лиридона – Желание, самое подходящее имя для реки, впадающей в северное море. Горькие волны его бьются о скалистые берега острова Шанта. И графиня Янамари сама становилась рекой, стоило ей на миг прикрыть глаза, спокойной, медленной рекой. Жаль никто, кроме шуриа, не поймет, как это прекрасно – быть рекой.

Кто знает, о чем думал Хилдебер Ронд, когда его спутница начинала вдруг отвечать на комплименты невпопад. Может, считал, что женщина наповал сражена его красноречием, ибо он из кожи вон лез, чтобы понравиться и произвести впечатление. Они все очень старались. Даже Жозеб Мендия. Но Джона вела свою «охоту» по правилам, первое из которых гласило: «Никому никаких преимуществ. У каждого до последнего момента должна сохраняться иллюзия равных шансов». Добыча не сорвется, если вываживать ее планомерно и аккуратно. Ведь не исключено, что господин Мендия приобрел дом Лердена Гарби не совсем по своей инициативе. Ему могли подсказать. Или приказать. Тут надобна предельная осторожность, чтобы никто не догадался. Джона была осторожна и теперь находилась почти у самой цели. Буквально в двух шагах.

– Значит, завтра вы будете в опере? – уточнил Хилдебер.

Как бы между прочим, поднося к губам крошечную мельхиоровую чашечку с кадфой. Последний глоток самый горький.

Потом они медленно ехали по набережной, любуясь небесной синевой и ее отражением в озере. Самое подходящее занятие для утреннего часа, а главное – модное. Ведь графиня Янамари не может позволить себе отставать от модных веяний. Раз в почете верховые прогулки поутру, значит, неимоверным усилием воли заставим себя проснуться и выбраться из теплого гнезда одеял. А потом, стуча зубами от холода и костеря сонную горничную, будем натягивать специальное платье с широкой юбкой. На потеху злоязычному духу прадедушки, которому любые мучения «змеюки» только в радость.

– Да. Обожаю Эйлит Мур в роли Девы. У нее дивный голос.

Знаменитая прима еще и танцевала прекрасно, но ее чарующее сопрано затмевало все остальные достоинства. К тому же ее мать была шуриа. И хотя оперная дива не унаследовала проклятие, но черные волосы и оливковая кожа выдавали родство. Каждый раз, слушая, как Эйлит выводит: «Сердце мое отдаю тебе, вождь мой! Тело – огню, а всю злобу – врагам», Джона чувствовала себя немного отмщенной. Нагло перелицованная хитромудрыми диллайн почти до неузнаваемости сага о Деве Сигрейн, где партию героини исполняет… почти шуриа, повергала леди Алэйю в мрачное циничное веселье.

– Но вы пойдете на представление с господином Мендией.

Джона снисходительно улыбнулась в ответ, как бы лишний раз напоминая баронету, что все мы – взрослые люди и, следовательно, знаем правила игры.

– Жозеб подарил мне приглашение в одну из самых лучших лож.

Джона и не думала оправдываться. Здесь выбор за ней, за графиней Янамари, за выгодной и почетной невестой, и если уж она привечает Жозеба Мендию, значит, имеет все резоны это делать, ничуть не задевая чести других претендентов. И даже очень дорогие подарки ни к чему не обязывают потенциальную невесту, они всего лишь показывают статус дарящего их мужчины. А билеты в оперу – это не только изящный презент, но и ненавязчивый повод побыть наедине – в шуршащем тафтой полумраке, едва соприкасаясь локтями, на расстоянии вздоха. Мы все взрослые, мы знаем, что делаем, разве не так?

И эта музыка… Диллайн стоит простить за наглый плагиат уже только потому, что Джэйон Никоул написал такую удивительную музыку – диво дивное. Она обрушивалась на слушателя, то как яростный летний ливень, заставляя промокать насквозь надушенные дамские платочки, то налетая, как снежная буря, вымораживая душу изнутри до хрустального звона. А еще название – «Последняя весна». Шуриа чаще всего умирают именно весной, что по большому счету несправедливо и обидно. Не глубокой осенью, когда естественное природное увядание само по себе навевает тоску-печаль, и не в разгар зимы, чьи ночи так длинны, а рассветы неторопливы, а весной. На это и рассчитывали отцовские родичи, когда отправили Джону в Жасминовую Долину – Шармейн, в заброшенный дом. Там было все необходимое для смерти – старый яблоневый сад, фантастически романтичная речушка, горбатые мостики, крошащиеся от старости каменные львы на парадной лестнице и поляна, окруженная жасминовыми кустами, с камнем – солнечными часами посередине. Одиночество там столь насыщенно, что его можно пить, как парное молоко. Помнится, поднимаясь по выщербленным ступеням, Джона подумала, что это будет ее собственная последняя весна. И ошиблась. Ее предсказания вообще редко когда сбывались.

– Какая жалость, что этот фабрикант сумел меня опередить, – вздохнул огорченно Хилдебер. – Я бы с радостью сопроводил вас в оперу, миледи, и утешаюсь лишь тем, что господин Мендия сию минуту, в свою очередь, отчаянно завидует мне.

– Почему?

– Здесь и сейчас я с вами, дорогая Джой. И эту прогулку я буду помнить всю жизнь как лучшую в моей жизни. Вы не верите? Правда-правда.

«Что значит молодость, – подумала шуриа, разглядывая собеседника с головы до ног. – Тебе пока не надоело щебетать и все еще кажется, будто беззастенчивая лесть – самый верный ключик к сердцу женщины. Будем верить, ты доживешь до того дня, когда поймешь свою ошибку. К счастью, ты – диллайн и на второй сотне лет жизни окончательно утратишь желание раскрывать рот без насущной необходимости».