— Вот деньги, — сказал Поль, — отдайте мне векселя.

Он подал шесть билетов по тысяче франков.

Мориссо сделал жест удивления и ужаса.

— Эти билеты в крови! — воскликнул он. — И ваши руки также!

Удивленный Поль посмотрел на свои руки и на деньги, которые были покрыты свежими пятнами крови.

Бесконечный ужас отразился в его взгляде; он задрожал и прошептал едва слышным голосом:

— Теперь я понимаю… Этот крик… Глухой шум… Стон… Все объясняется… Было совершено преступление… Почти на моих глазах.

— Преступление? — повторил Мориссо, в уме которого мелькнуло подозрение. — О каком преступлении вы говорите?

Тогда Поль Леруа вкратце рассказал, что он слышал несколько минут назад, проходя через мост Нельи.

Мориссо выслушал его, но, очевидно, не поверил. Тем не менее он взял деньги и вернул векселя.

Поль отправился в Париж, а Мориссо, хотя было уже около полуночи, пошел к полицейскому комиссару Курбвуа и дал ему показания.

На другой день, около полудня, Поль, очень удивленный и даже обеспокоенный, что не видел дядю, готовился выйти из дома. Вдруг послышался звонок.

Поль поспешил открыть дверь и на пороге увидел полицейского комиссара и двух агентов.

Комиссар явился арестовать Поля, обвиняемого в убийстве.

В тот же самый день переодетая Клодия Варни пробралась в Брюнуа в дом доктора, услав предварительно верную служанку.

Обыскав все шкафы и ящики, она завладела письмом, написанным Сигизмундом перед дуэлью, и его завещанием.

Этим завещанием герцог объявлял сына Эстер своим законным и единственным наследником.

В одно роковое утро Поль Леруа, признанный виновным в убийстве без смягчающих обстоятельств, всходил на эшафот, на котором должна была пасть его голова.

Среди любопытной толпы стояла молодая женщина в трауре, державшая за руки двоих детей и глядевшая с безумным видом на ужасное зрелище.

Это была жена или, лучше сказать, вдова казненного со своими детьми Бертой и Абелем.

Неделю спустя умерла вдовствующая герцогиня де Латур-Водье, и маркиз Жорж получил титул и богатство своего брата.

Жан Жеди, убив доктора Леруа и получив пять золотых, убежал в сторону Курбвуа, унося с собой сына Сигизмунда.

В конце моста он поспешно повернул направо и спустился с набережной к реке. Тут он остановился, задыхаясь от усталости, и взглянул на маленькое создание, которое готовился убить так же, как убил старика.

Ребенок, которому было всего два года, не мог сознавать, какая опасность ему угрожала, тем не менее он инстинктивно понимал, что попал в чужие руки, и боялся. Он не плакал, но пристально глядел на бледное лицо Жана Жеди и крепко держался за его платье своими маленькими ручонками.

Убийца доктора, убежденный, что на берегу никого нет, поднял ребенка над головой и хотел бросить в Сену, но вдруг малютка прошептал слабым голосом:

— Не делай бобо мальчику.

С Жаном Жеди произошло нечто странное и непонятное. Он медленно опустил руки и взглянул на ребенка, который успокоился и своими маленькими ручками гладил его по лицу.

— Черт возьми! — прошептал Жан Жеди. — Трудно убить его. Ты выиграл дело, бедняжка! Черт меня возьми, если я тебя утоплю… Ты слишком хорош. Ну, малютка, поцелуй меня!

Злодей подставил свою щеку ребенку, снова поднялся на набережную и, продолжая бежать, вышел на дорогу в Нельи. Он тихо пошел по боковой аллее, как вдруг в ста шагах от моста заметил неподвижно стоявший фиакр и хлопотавшего около него человека.

Это был Пьер Лорио, который, подняв упавшую лошадь, связывал веревками дышло, чтобы как-нибудь доехать до Парижа.

Жан Жеди прошел мимо, так как ему не было никакого дела до сломавшегося фиакра. Он шел очень скоро, почти бежал, но вдруг остановился. Странная дрожь пробежала по всему его телу; в глазах потемнело, в груди он почувствовал сильную боль.

«Что я такое чувствую? — спрашивал он себя, не выпуская из рук ребенка. — Точно я пьян, а между тем я ничего не пил. В той бутылке, которую она мне дала, было не больше двух стаканов, я не мог опьянеть. Это просто усталость и ничего больше!»

Боль успокоилась, и Жан Жеди снова пошел вперед. Но он чувствовал, что ноги слабеют, в ушах шумит, в горле пересохло.

Он спешил дойти до Парижа, но уже спрашивал себя: удастся ли ему это?

Он принужден был снова остановиться, так как с трудом мог дышать, боль в груди усиливалась. Ему казалось, что внутри — раскаленное железо.

— Черт возьми! — повторил он. — Что это такое?… Внутри точно огонь! Если бы я мог погасить его!…

Он опустился на колени и жадно начал пить из лужи. Боль исчезла. Он поднялся, взял ребенка и опять пустился в путь, по-прежнему идя большими шагами, но шатаясь, как пьяный.