— Вот я за этим вас и пригласил, чтобы узнать, «что было потом». А сколько вина одному лицу отпускаете в нарушение установленных норм, об этом с участковым Коневым беседуйте.

Запунцовели щеки у Лидки.

— Услыхала я крик, слова там разные, непотребные, что и сказать неудобно, перестала отпускать, кассу на ключ — и туда. А там мужики сгрудились, рыжий этот кого-то за пиджак трясет. Кто из них виноват, разве поймешь. Только рыжий вроде и не так уж пьяный. А потом стекло зазвенело.

— Ладно, Лидия Николаевна, спасибо за рассказ и извините, что от работы оторвал. Я ведь к чему вас потревожил, тут родственники того мужчины, которого рыжий бил, ко мне наведались, боятся, что не разберемся до конца, засудим обоих, и за витражи опять же поровну платить заставим. Вот и хотелось ясности.

— Да я ничего, завсегда открытой душой. Заходите, коли нужда какая, или еще что...

Алексей поднялся, чтобы прекратить этот бессмысленный для него разговор. Закрылась за Игнатьевой дверь, и лишь запах терпких духов назойливо напоминал о ее присутствии. Он поморщился, вышел из-за стола, чтобы открыть форточку. Подсказать надо Коневу, пускай покруче возьмется за этот «вулкан». Развели пьянство под самым носом у райотдела. А с Пашкой так пока и неясно. Похоже, что драку он спровоцировал, но что толкнуло его на это? В последнее время в райотдел он ни разу не доставлялся, даже за мелкое хулиганство. А тут явный прицел на часть первую статьи двести шестой и возможный год срока. А может, товарищ Коротков, и правда ты близок к истине? И этот златокудрый малый имеет прямое отношение к недавним трагическим событиям? Тогда вполне объяснимо наличие у него крупной суммы денег, понятна и ощутимая нервозность. Вполне логично желание в такой момент уйти из поля зрения сотрудников милиции, как говорится, «пересидеть на мели». Кто догадается искать преступника в камере предварительного заключения?

И если кто-то надоумил на этот шаг Пашку, можно с уверенностью сказать: к преступлению он причастен. Сказать, правда, себе, а не Пашке. Ему-то как раз пока предъявить нечего, разве что попетлять в разговоре, «напустить туману». А коли драка — продуманный ход, то где-то рядом затаилась фигура покрупнее. Пашкиной голове до этого не додуматься.

Снова зловеще замаячил Крест. Но как найти к нему подходы? Обыск во дворе Сазонихи? Мера, безусловно, необходимая, хотя вряд ли что даст — Крест на крылечке их ожидать не станет. Но если он действительно в городе, то где скрывается? Город немаленький, каждый дом не проверишь. Загадка, ответ на которую таит Лехин братец.

И пока главное — начать хорошо продуманную работу с Пашкой. Сейчас он в центре самой надежной версии, только через него можно выйти на остальных участников банды.

Дверь металлически лязгнула за спиной. Пашка невольно сжался, будто в его большом и здоровом теле прищемили что-то больное, тщательно оберегаемое от травм. Сзади крутнулся глазок. Желтая кружевина отверстия затемнела. Злобно подумал: «Гляди, гляди, крыса тюремная. Такая у тебя работа».

Пашка огляделся, хотя чего здесь было рассматривать. Широкий в наклон лежак, зацементированная в полу туалетная раковина, небольшое, упрятанное за решетку, оконце да тусклая ватт на шестьдесят лампочка под потолком. Пропыленная, в сетчатом каркасе, у которой и нити не видно, так себе — светлячок, чтобы лбом о стенку не стукнуться. Вот и вся обстановочка.

На широком лежаке укрытый тряпьем лежал похожий на взъерошенного хорька мужичок. Его сморщенная мордочка под самые щелки глаз заросла пепельной щетиной. При появлении Пашки он сел, спутанную щетину разомкнули невидимые губы.

— Привет новому страдальцу. Харчевать из государственного котла прибыл? Что ж, садись на пуховики да рассказывай свои муки-разлуки, глядишь, и время побежит быстрее.

Вся злоба, страх последних дней, которые он не мог выплеснуть на тех, кто задержал и конвоировал его сюда, прорвались неожиданно в Пашке. Он выкинул руку вперед, поднес кулак к самой кнопке мужичонкиного носа.

— А вот этого не хочешь? Соплей перешибу и растирать не стану!

Мужичок отпрянул в угол, заговорил испуганно:

— Ты это чего, паря. Я ведь к тебе по-хорошему, потому как выть от одиночества хочется. Да, знаешь...

— Знаю, — обрезал Пашка, слышавший от Креста, что в камере больше всего надо бояться случайных и говорливых посидельцев. При случае мало ли кому могут историю твою пересказать, да еще и приукрасят на свой лад.

Скинул Пашка плащ, развалился на лежаке, потянулся. Молча смотрел на серые стены, чувствовал: плохи его дела. Наследил много; и дернуло же его деньгами разбрасываться, да и с машиной тоже, вдруг кто видел... Он представил на миг: сидят они, вчетвером, отгороженные от всех барьером, по сторонам конвой усиленный. А зал недобро гудит. Как же, человекоубийцы. Крест рядом тулится, старичок с чемоданом и тот, чернолицый. Хочется ему вскочить, закричать истошно: «Не убивал, не убивал!» Но не подняться, все цепенеет в нем, каждая клеточка в теле омертвела от соседствующего брата...

Да, никто не тянул его в эту историю. Сам напросился. Хотелось доказать брату, что ничего не боится. Достал бы машину, в крайнем случае, и в сторону. В худшем случае за угон три-четыре года получил. А теперь?

Теплилась надежда: авось, не дознаются. Крест ушел. Проверял утром землянку — пусто. Завалил лаз всяким тряпьем, схоронил от чужого глаза. Ну, а в следственный изолятор он сам себя засадил, слова Лехины помнил: «Ты, Пашка, пока замри, не вздумай из города куда смотаться. Кого опер в первую очередь накалывает? Кто мельтешит у него перед глазами и вдруг исчезнет без всякой причины. А еще лучше, испытанный ход сделай, отсиди год-полгода за какую-нибудь мелочовку, пока сыскная рябь на воде не стихнет».