По-кошачьи, неслышно двинулся Крест к тыльной стороне избы, к ее дощатому пристрою. Ругнулся от радости, когда ладони среди разного хлама нашарили холодное жало кованого лома. Везет, однако.

Замок вместе с широкой пластиной-накладкой отскочил от двери легко, едва успел подхватить его левой рукой, отвести в сторону. Притих снова: не родились ли в поселке какие звуки. Кажется, пронесло. Видать, местных воров не народили, а о залетных не слышали (ничего, завтра услышите!), иначе кряхтел бы какой-нибудь бессонный старикан всю ночь на крылечке.

А хороши сельские магазины. Все-то в них есть для первого обихода. Забит пристрой какими-то мешками, ящиками с пустой посудой. Высветил спичкой внутреннюю дверь. Плахи здесь потолще, а замок и вовсе семечки. Подпер ломом — только звякнула дужка. Сыто, теплом пахнуло из магазина, захватило дух. Снова засветил спичку, огляделся. Вдоль стен — обшарпанный прилавок, на нем навалом тюки материи, обувь, коробки, весы.

Низко нависал от темноты потолок, и все помещение, забитое неходким товаром, казалось тесным и неуютным.

Крест не торопился. Сначала надо отыскать лампу: не приметил он днем, чтобы тянулись к сельмагу провода. А керосинка и впрямь стояла тут же, в углу прилавка, отсвечивала закопченным семилинейным стеклом. Прихватил ее краем подвернувшейся тряпки, не оставлять же пальчики на радость районным сыщикам. Света он не боялся — на окнах ставни.

От крохотного желтого огонька, успевшего лизнуть ему пальцы, тесьма в лампе разгорелась не сразу. Загустела в углах темнота, казалось, таилось там что-то живое. Но Креста этим не смутишь, не про него сказочки. Темные углы для новичков в воровском деле.

На видном месте — старинной работы стояк-вертушка. Крутанул — поплыли перед глазами хороводьем костюмные пары: шевиот, лавсан, сукно. Выбирай беглый Леха Крест себе справу по плечу, сбрасывай казенную одежонку в хозяйственную сумку (тоже ведь уликой не оставишь).

Горка росла на прилавке: костюм, рубашки, коробка с туфлями, белье, носки. Особая в памяти забота — бритва. Обросший на люди не сунешься. Прихватил желтую кружевину сыра, бросил его поверх одежды в объемистый туристский рюкзак. Сгребал с прилавка колбасную обрезь, набивал ею рот. И снова схитрил Леха: рассовал куда мог с десяток бутылок вина и водки. Пускай думают досужие розыскнички, что «сплавал» в магазин кто-то из местных, пусть потрясут в округе пьяниц. А он в это время светофору рукой помашет.

Некоторые «тайны» знал Леха из тюремных рассказов про сельские магазины. Первая — о «черной» тетрадочке, в которой доверчивые продавцы, знающие наперечет своих земляков, делают записи об отпущенных в долг товарах. Но такой «документ» пускай следователя волнует, ему устанавливать после ревизии истинный размер кражи. Кресту это ни к чему. А вот другая «тайна» — прятать в укромное место несданную за день выручку — Леху интересовала. Без денег может осложниться его проезд по железной дороге.

Недолго искал. Что для продавца тайник, для него не в диковинку. Через несколько минут вытянул из мешка с перловой крупой тугой целлофановый сверток. Считать не стал, так прикинул — сотни за три потянет.

Определенно везло в этот день Кресту, светила ему голубая звезда. Уходил, сгорбленный ношей, «бесплатным приданым». И двери не притворил, к чему теперь.

У одного из огородов будто невзначай обронил бутылку, вторую распечатал, поднес к губам.

Но выпил чуток, остатки водки вылил в дорожную пыль. Без шума катанул пустую бутылку в поникшую от первых инеев картофельную ботву. И этот фокус для протокола. Ищите, зануды.

Расступилась тайга, приняла Креста, сделавшего новую зарубку на своей преступной дорожке.

Тайга не дала умереть Кресту, выпустила, наконец, из своих зеленых тенет к серебристым нитям железной дороги. Еще утром услышал он дальний гудок — подтверждение подслушанному на проселке разговору — и не поверил сначала. Может, подал призывный голос лесной зверь? Но гудок повторился, вызвал в нем радостные чувства, спрямил оставшуюся дорогу.

Плавились зеркальным огнем рельсы, уходили в широкой лесной прорези вправо и влево, и Леха устало опустился на землю. Резануло в глазах, будто нагляделся голубоватого сияния сварки. Вот они, звенят-гудят родимые. Не приснились ли? Нет, пахнут разогретым мазутом.

Тайга, по которой брел он эти дни, пугала своей неизвестностью, первозданной дикостью, в которой его, Лехина, жизнь была не дороже комариной. А рельсы выведут его к станции, к поездам. А то, что еще недавно лохматилась на теле казенная одежда. Крест позабыл начисто. Теперь-то не пропадет, теперь он снова царь и бог, и не рад будет тот, кто посягнет на его свободу. Побег, кражонка — это небольшие довески на его крутой воровской тропе.