Шрифт:
— Прекрасно! — восхитился адвокат. — Прекрасно! Вероятно, это был «Кожаный чулок»!
— Но ничего кожаного на нем не было.
— Зато была лошадь!
— На галстуке, — пояснил лектор. — Лошадь только на галстуке.
— «Дайте мне коня лихого, дайте мне мое лассо» — запел адвокат.
— А где же был тот человек? — поинтересовался Факс.
— Я встретил его в одном из коридоров, — ответил Карелиус.
— Что за черт! Значит, ты попал в секретный коридор, — изумился Факс.
— Какой это коридор? — спросил адвокат суда средней инстанции.
— Господин учитель был в «коридоре разведки». Он наткнулся на CIA.
— Передай мне вон ту бутылку и расскажи, что такое CIA? — попросил Гуль.
— Central Intelligence Agency, — ответил сержант уголовной полиции.
— «На все ведь наплевать тому, кто знает языки!» — пропел адвокат.
Вернулся Йонас, он принес в портфеле пива и водки, а на тарелке — четыре длинные светлорозовые сосиски с горячим скользким картофелем. — Пожалуйста, сударь! — сказал он, держа тарелку перед Карелиусом. — Это сосиски фабрики Каульман, лошадки умерли естественной смертью!
— Сосиски фабрики Каульман — объеденье! — заявил Факс.
— А вот и рюмки, — добавил Йонас. — Я обо всем подумал. Не пить же нам водку из бутылки.
— Великолепно! — произнес адвокат.
Лектор Карелиус вонзил зубы в мягкую сосиску и нашел ее превосходной, тем временем Йонас уверенной рукой разливал водку. Когда полицейский подошел к адвокату Гулю, тот крепче прижал свой бумажник: доверия к чинам полиции он не питал.
— Теперь лучше, — сказал адвокат. — Водка проясняет мозги! Когда я сюда пришел, у меня в голове был туман, а сейчас голова ясная, как стеклышко!
И он запел высоким голосом, хотя легкая икота изредка прерывала его пение:
Раскройтесь сердце, душа и ум! Не бури близкой это шум, То сам господь в нас говорит, Святым огнем душа горит. «Да» и «аминь» — вот тот залог, Что людям дал всевышний бог.— А кто из вас будет так любезен передать мне бутылочку пива? — спросил адвокат. Он вообще очень любил петь, и всякий раз, как напивался пьяным, он вспоминал о псалмах, этом кладезе премудрости, приобретенном им в школьные годы.
— Какая благодать быть ясным, как стеклышко! — умилился Йонас.
— Я тоже чувствую, что в голове у меня проясняется, — заметил лектор Карелиус, жуя сосиску. — Я вижу все гораздо яснее. У меня как будто создается ясное представление…
— Кристально ясное, — поправил его защитник.
— Я одобряю, что такого человека, как Помпье, посадили! — продолжал лектор Карелиус. — Оказывается, можно даже допустить ошибку; важно, что люди не боятся признавать свои ошибки и исправлять их, это признак силы. Когда с грядок вырывают с корнем такое вредное растение, как Помпье, это доказывает, что наша демократия еще сильна!
Адвокат Гуль снова запел:
Благодать на нас спустилась, Ум и сердце просветились. И языки святого пламени Нас осенили, словно знаменем…— Ну, еще одну рюмочку, господин учитель! Тогда у тебя совсем прояснится в голове! — предложил сержант Факс.
— Просто удивительно, — восхищался Карелиус. — Совершенно верно, проясняется. Все теперь отчетливо видно.
— Неприлично, весьма неприлично, что этот самый Помпье устраивает допрос в мое отсутствие! Это сплошное неприличие! Я протестую! — сказал адвокат и с грозным видом оглянулся вокруг. — Я не согласен! Нет, ни за что!
— Надо здраво взглянуть на дело, — заметил Карелиус. — Он уже понес заслуженное наказание. Его посадили в тюрьму.
— Ах, этакий он правонарушитель! — воскликнул адвокат. — Этакий Скорпион! Неужели вы собираетесь примириться с подобным субъектом? Ужасные события! Прямо ужасные!
И он снова стал мрачно распевать:
Суд наш стал теперь бесчестным, Справедливость — неуместной. Ложь под правду наряжают, Правду ж грязью обливают. Без закона суд вершится, Даже камень прослезится…— Он далеко отсюда! — сказал Йонас. — Помпье умер и находится далеко от нас. Больше он уж ничего не сможет нам сделать!
Здесь ужились зло с добром, Тихо, мирно процветают… —угрюмо произнес адвокат. — А невинность попирают!.. Не понимаю, почему мне не позволяют выпить глоток пива, когда у меня в желудке соленая селедка?
Выпить пива ему разрешили, не обошли и самих себя, и постепенно все становились всё более кристально чистыми. От такой кристальной чистоты лектор до того разволновался, что крупные слезы покатились по его щекам.