Сергей Ильич кашлянул, обозначая свое присутствие. Гай повернулся к нему.

– Кажется, вы что-то говорили о коже!

Антиквар поспешно сунул руку в портфель и с готовностью протянул Гаю исписанный лоскут, рассеченный надвое. Одна из половин отсутствовала.

– Другая, надеюсь, не у вас? А то всплывет еще через месяц за дополнительные три желания, – строго спросил Гай.

Антиквар поспешно замотал головой. Портфель он держал перед собой, вцепившись в него обеими руками.

– Ах да! Желания!.. Вот первое! – вспомнил Гай и носком подтолкнул к антиквару заскотченную коробку.

Затем протянул руки и одновременно коснулся правого и левого виска гостя. Сергей Ильич глотнул воздух. На миг ему почудилось, что руки Гая встретились внутри его головы. При этом пальцы одной руки были ледяными, а другой – раскаленными.

– Ну вот и все! – устало сказал Гай. – Ингвар! Как обычно!

Некалаев и Тилль бережно взяли коммерсанта под руки и повели по мосткам на «Гоморру». Сзади сытый берсерк торжественно нес огромную коробку. Его широкое, самоварное лицо отдувалось важностью.

Сергей Ильич сделал десяток шагов и, опомнившись, остановился.

– А почему туда? Разве я пришел оттуда? – мнительно спросил он.

Во избежание укусов и царапаний осторожный Некалаев отпустил его руку и предупредительно отодвинулся, уступая свое место здоровяку с бычьей шеей.

Журчала вода. Сергей Ильич сидел и истерично смеялся. Гай не обманул. Он действительно получил все, что желал. У его ног стояла открытая коробка. Изредка он доставал пачки, распечатывал и подбрасывал. Деньги падали в воду и плавали. Кашель, мучивший его с зимы, куда-то ушел. Он ощущал себя таким здоровым, каким не был и в двадцать лет.

И, главное, по новому своему дару, антиквар знал, что с ним будет. Знал настолько точно и безошибочно, что даже не вскакивал и не бил в толстую, туго впрессованную в перегородку дверь. Он в трюме, ниже уровня Москвы-реки. Сверху две пустые палубы.

Снаружи монотонно гудел насос. Тесная, лишенная окон каюта в трюме «Гоморры» медленно заполнялась водой…

Двумя палубами выше, соприкасаясь лбами, Тилль и Гай разглядывали косо обрезанный пергамент:

Гай снова взял в руки часы. Стал вглядываться. Прежде ему казалось, что весь песок перетек. Теперь же он разглядел в верхней колбе прилипшие голубоватые песчинки. Сколько их? Два десятка? Меньше? Пересчитать их было непросто.

– Митяй Желтоглазый исчез три века назад. Не вернулся из нырка. Перед этим он написал небольшую поэму, сделал часы и изобразил на них Горшеню. Цель? – спросил он.

Тилль, засопев, дернул себя за кабанью голову на короткой цепочке-ошейнике.

«Сущий барбос!» – одобрительно подумал Гай.

Между вагонами в метро рискуют ездить только подсознательные самоубийцы, диггеры и шныры. Молодой человек, в последнюю секунду заскочивший между последним и предпоследним вагоном тронувшегося поезда на «Тушинской», принадлежал сразу к трем группам. Он был на двадцать процентов самоубийцей, на шестьдесят процентов диггером и на сто процентов шныром. Хотя сегодня шныровскую куртку ему заменяла толстовка с капюшоном.

Гусеница состава медленно протискивалась в тоннель. Поначалу она ползла лениво, но, раздухарившись, начала подергивать боками, желая почесать их о толстые провода в резиновой оплетке. Каждый рывок мог оказаться для человека в толстовке последним. Опора для ног у него была скверная, да и руками ухватиться толком не за что. А скоро он должен будет коснуться нерпи, и как держаться тогда – непонятно.

Из окон вагона пробивался свет. Он видел, как желтый четырехугольник, дрожа, скользит по оплетке. Всего метр отделяет его от людей в вагоне, которые дремлют, читают, слушают музыку, пишут эсэмэски. Интересно, кто-нибудь услышит его крик, если он улетит под колеса?

Он начинал жалеть, что ввязался во все это, когда гусеница замедлилась. Грохот состава размазался и перестал оглушать. Свет из окон не отражался больше от стен, а спотыкался о непонятно откуда взявшиеся вертикальные белые колонны.