Если посмотреть со стороны, то для себя он фактически не жил. Большой приемник, купленный на премиальные, перекочевал из его квартиры в школу-интернат и красовался там с табличкой из бронзы «От шефов — летчиков». На его велосипеде носилась по кочкам вся дворовая детвора, а он безропотно исправлял колесные «восьмерки». Почти в каждой квартире многоэтажного дома читали книги из его личной библиотеки и — чего греха таить — самые ценные часто забывали возвращать. Он искал общественных дел на работе, чтобы меньше бывать дома.

«Может быть, и лучше, что у меня нет хозяйки?» — спрашивал себя Романовский, вспоминая крутой нрав Марфы Петровны.

Его влекло к молодым. Среди них он чувствовал себя не мудрым, а равным. Кроме зеркала, его никто не мог бы убедить, что он в полтора раза старше своих новых друзей. Еще не зная, что это обычное состояние любого здорового и доброго пожилого человека, он давил в себе это чувство, считая ненормальным. Длинными ночами придумывал, какой подарок преподнесет Светлане в день рождения ребенка. Он торопил время, будто ждал собственного наследника, о котором они мечтали еще в годы войны с первой и последней его любимой — Катей, о котором он нередко думал и сейчас в минуты одиночества.

— Семен, а ты хоть чуть-чуть помнишь родителей? Тот не поднял белесой головы от шахматной доски.

— Чего молчишь?.. Шах!

— Нет. Я был мальцом… Ближе Анны Родионовны никого не помню.

— А… — Романовский увидел, как Мария приложила палец к губам. — Еще шажок, Сема!

— Минутку! — Семен вышел в коридор, открыл дверь на звонок.

— Борис Николаевич, не надо о родителях, — заторопилась Мария. — Это больное место Сени. Надолго портится настроение, и вообще… не надо!

— А кто эта Анна Родионовна?

— Его воспитательница в детском доме. Мы и сейчас к ней изредка ходим, а по большим праздникам обязательно. Но мне кажется, и она больше Васю Туманова любит, чем Сеню. Понятно, Василек нежный…

Семен вернулся с кульком пельменей.

— Балует тебя старуха! — сказал он, передавая кулек Марии. — Двести штук налепила. Возьми да возьми… Ну чего вы там придумали, Борис Николаевич? Коня-то я сниму, да и ферзь, считайте, погорел. Сдавайтесь!

— Рановато…

— Ну, как Василек летает?

— Будто не знаешь.

— Вижу. Он с детства донельзя впечатлительный. Уговорами и нотациями ведь не поможешь парню, а черную козявку из души выковырнуть надо!

— Помнишь, из Москвы с инспекцией приезжал отставной генерал? Смирнов. Я служил у него в дивизии. Как-то пришли к нам новые самолеты марки «як», а летчики не восхитились обновкой. Построил всех генерал и говорит: «Брюзжите, старики! Чем же вам больше по душе американские «кобры»? Я тогда и выпалил: «Считаем «аэрокобру» маневреннее и легче в пилотировании. Огонь с «кобры» точнее. На вертикалях работает о' кей!» Поморщился генерал и приказал командиру полка: «Майор Дроботов, приготовиться к учебному бою. Ваша машина «кобра», моя — «як». И вот они устроили в воздухе карусель… И генерал одолел… «Як» у него легче шел вверх, круче виражил. Он «засветил» хвост «кобры» и если бы нажал гашетки, то майор Дроботов поцеловался бы с землей. «Можно воевать на «яке»? — немного погодя спросил нас генерал и сам ответил; — Вполне! Намотайте на ус!» Мы рассмеялись. Генерал догадался и сказал: «Неважно, что вы безусые. Мотайте на что хотите, но запомните главное: нет ничего хуже неверия бойца в свое оружие!»

— Любите вы, Борис Николаевич, вспоминать войну… А может быть, ваш майор специально поддался генералу? Ведь генера-ал!

— Мы видели, что Дроботов старался изо всех сил, он ведь тоже симпатизировал «кобре». Но главное вот в чем, Семен: генерал страшно рисковал своей репутацией. Ведь Дроботов был лучшим истребителем фронта, да и «кобра» — проверенной машиной. Проиграй генерал — конфуз на всю воздушную армию! Но это была единственная возможность вселить веру в летчиков. И генерал не побоялся. После этого его стали уважать вдвое больше, да и сам он, признаться, ходил гоголем. — Романовский щелчком повалил своего короля. — Твоя победа, Семен! Спасибо за чай, хозяюшка!

— Посидите еще, Борис Николаевич. Сейчас пельмени.

— Извините, Маша, в следующий раз… Да, Семен, почему до сих пор не принес заявление? Ведь договорились? Сурен Карапетович, как только приехал, сразу поинтересовался.

— Рано мне в комсомол.

— Скромничаешь?

— Взыскание. Вернут талон, тогда.

— Тебе же говорил Аракелян.

— Не хочу поблажек, — поднял упрямые глаза Семен и вдруг улыбнулся. — Политически еще слаб я, Борис Николаевич. Соседка, старушка, что пельмени принесла, все время меня на дискуссию вызывает. Спрашивает, например: «Почему это я, мещанка, раньше анекдоты только в девичьей, да шепотком слыхивала, а сейчас на каждом углу, во всю глотку, да все про кукурузу и забайкальский хлеб?» Как серьезный вопрос, я в кусты. И оскорбляет, старая! Вот осилю ее, тогда и приду к Илье Борщу.

— Наговаривает на себя, — проворчала Мария. Она подошла к столу и вытряхнула из коробки пуговицы, кнопки, крючки. Машинально Романовский взял медную цепочку и потянул. Из-под горки пуговиц выскользнул медальон из плексигласа. Тонкая резьба украшала края полированных элипсовидных крышек. Романовский приподнял медальон. В одну крышку была врезана фотография его фронтового командира майора Дроботова, в другую — портрет мальчика. Сразу пересохло горло, слова вырвались глухие, нескладные: