Я призываю на помощь мне русский народ.

Мною подписан закон о волостном земстве и восстановляются земские учреждения в занимаемых армией областях. Земля казенная и частновладельческая сельскохозяйственного пользования распоряжением самих волостных земств будет передаваться обрабатывающим ее хозяевам.

Призываю к защите Родины и мирному труду русских людей и обещаю прощение заблудшим, которые вернутся к нам.

Народу – земля и воля в устроении государства! Земле – волею народа поставленный хозяин! Да благословит нас Бог!

Генерал Врангель».

– Такой вот приказ, – сказал Стрельченко, принимая обратно газету. – И слов-то немного, а скольких заставил задуматься. Одни, видишь, уже ушли, а иные – в сомнении. Очень их смущает в приказе слово «хозяин». Как думаешь, кого барон имеет в виду? Может, себя?

…Три дня провел Кольцов в горах. Присматривался к людям, к жизни отряда. Партизанами были в основном сбежавшие еще из деникинской армии крестьяне. Было несколько рабочих, они приняли на себя командование отрядом. Находились здесь и такие, кто в прошлом занимался воровством, мошенничеством, конокрадством. Сейчас они выполняли в отряде роли снабженцев, руководили налетами на обозы…

Отряд ни с кем не был связан, он жил своей замкнутой автономной жизнью, принося пользу красным лишь самим фактом своего существования: время от времени партизаны грабили врангелевские продуктовые и фуражные обозы и тем самым отвлекали на себя какое-то количество войск для несения караульной и охранной службы.

Где-то по соседству, в районах Биюк-Янкоя, Орта-Саблы, Таушан-Базара, находились такие же, чуть побольше или чуть поменьше, партизанские отряды, которые жили такой же жизнью и точно так же не очень рвались в бой.

Это была дремлющая сила. Ее следовало разбудить. Для этого надо было добираться к своим, ехать в Киев, в Москву, быть может, к самому Дзержинскому – и слать сюда командиров, способных объединить этих прячущихся в ущельях, в лесных чащобах людей, повести их за собой…

Но как добраться к своим? Пешком, через наводненный белыми войсками Чонгар и Перекоп? Или на лодке? Из Донузлава в Скадовск или из Севастополя в Одессу? Но разве возможно это без помощи подполья?

Кольцов смутно представлял себе, как найти подпольщиков. Но не сидеть же здесь, в этом партизанском лагере, убедив самого себя, что ты принимаешь посильное участие в борьбе с врагом! И ждать. Чего? Разгрома белогвардейцев? Чтобы потом спуститься с гор и присоединиться к тем, кто действительно не щадил своих сил в борьбе с врагом? Нет, такой жизни Кольцов не желал.

В один из дней он упросил Стрельченко помочь ему добраться до Симферополя. Его переодели. Из кипы документов, взятых у белых, подобрали подходящие. До Таш-Джаргана Кольцова провожали Софрон и даже сам Стрельченко. Возле Таш-Джаргана они со Стрельченко расстались. Софрон уверенно повел Кольцова дальше, до Джиен-Софу – маленького татарского аула, расположенного неподалеку от городского предместья. В Джиен-Софу у Софрона был знакомый татарин. У него они заночевали. Утром татарин ввел Кольцова в город, минуя заставы.

Сложное чувство испытывал Кольцов в эти первые минуты в Симферополе. Город он знал хорошо – не раз бывал здесь. Внешне он ничем не изменился. Те же улицы, дома, вывески, и все же Кольцов попал как будто в иной город, только похожий на тот, памятный с детства, провинциально тихий, неторопливый. Кольцов тут же и понял, чем вызвано это странное неузнавание: город – не только улицы и дома, но прежде всего люди, их поведение, облик. По знакомым улицам текла пестрая, шумная, чуждая ему жизнь.

Было и еще одно: слишком долго он жил вне этого шума, многолюдья. Оно давило на него, угнетало… Ближе к большому, шумному базару потянулись лавчонки и кустарные мастерские матрасников, сапожников, шорников, тут же бойко торговали закусочные, чебуречные, шашлычные, из распахнутых окон и дверей несло кисловатым запахом дешевого вина, горелого бараньего жира и лука.

Кольцов присмотрел кофейню, где, на его взгляд, можно было спокойно посидеть. В киоске рядом он хотел купить, какие были, газеты, но оказалось, что, кроме официоза штаба Врангеля «Великая Россия», ничего другого сегодня в продаже нет.

Официальной информации в газете было мало, гораздо больше внимания уделялось всевозможной «хронике», то есть слегка подправленным и облагороженным сплетням, всякого рода пророчествам, наскоро обновленным анекдотам. Взахлеб восхвалялся новый правитель и новые порядки, и конечно же в изобилии преподносились описания ужасов «большевистского ада».

Выйдя из кофейни, Кольцов пошел к базару.

На базаре и примыкавшем к нему толчке царило крикливое многоголосие. За длинными деревянными стойками замысловато расхваливали свой товар торговки зеленью. Сновали с большими графинами на голове продавцы пенной бузы и просто подслащенной, подкрашенной воды. В пестрый гул вливались выкрики точильщиков, стекольщиков, монотонные причитания нищих, разбойничий посвист беспризорников.

Несколько часов Кольцов бродил между рядами, толкался в очередях, торговался, покупал квашеные помидоры и соленые огурцы – и ни разу за весь день не увидел ни одного знакомого лица из числа давнишних симферопольских друзей.