Шрифт:
Около полуночи Красильников пришел на Хмельницкого. Фролов ждал его, и Красильников подробно рассказал о дневных злоключениях.
– Нет, все-таки везучий я, – в завершение сказал Красильников. – Наверняка, подлец, в меня метил. Я ведь с этим… с Загладиным рядом шел…
– Боюсь, Семен, заблуждаешься ты насчет своего везения, – грустно улыбнулся Фролов и побарабанил пальцами по столу. – Всего Загладин, конечно, тоже не знал. Но знал он, бесспорно, многое. Вот его и убрали.
– Шут его знает, может, и так, – легко вдруг согласился Красильников.
– А могло быть иначе, не навороти ты столько глупостей, – безжалостно и жестко упрекнул его Фролов.
– Ну, знаешь!.. – обиженно вскинулся Красильников. – Какие ж такие глупости я сотворил?
– Много. И одна другой глупее. И одна другой дороже… Ну, во-первых, арестовывать Загладина надо было тихо, чтоб никто не видел, никто не слышал…
– Допустим, – согласился Красильников. – Но так уж получилось, не мог иначе.
– А раз так получилось, все остальное ты должен был высчитать. И то, что они оружие постараются перезахоронить, и то, что попытаются убрать Загладина, и еще многое другое.
– Так потому я и торопился!
– Торопиться в нашем деле, Семен, надо тоже медленно, – невесело сказал Фролов.
Опустив голову, Красильников мрачно смолил цигарку.
– Скажи на милость, и как долго вот так русские будут убивать русских? – совсем не по-чекистски размышлял он.
Глава одиннадцатая
Много страху натерпелся в тот день Мирон Осадчий. Спрыгнув с воза, он стремительно метнулся в толпу, затерялся в ней, понимая, что здесь ему в случае погони будет легче схорониться. Почувствовав себя наконец в безопасности, он нервно скрутил цигарку, стал размышлять: «Домой?.. Домой не следует, а ну как чекисты что-то пронюхали и уже ждут меня в засаде?..» Оксане он тоже не очень доверял, молчаливая она стала, замкнулась, слова лишнего не скажет… «И все же переждать у Оксаны спокойнее», – решил он. Придавив каблуком начавшую жечь пальцы цигарку, нырнул в ближайшую подворотню, юркнул между времянок и сарайчиков, теснившихся во дворе, перелез через забор и вышел на соседнюю улицу. Несколько раз оглянулся. Нет, никто не шел за ним. Окончательно успокоившись, тихими переулками, проходными дворами, минуя центр, к вечеру добрался до Куреневки.
В маленьком дворике по-вечернему пахли цветы, а за задернутым занавеской окошком теплился мирный свет. Неслышно ступая, вошел в сени. Здесь пахло сухой травой, пылью и молоком.
Оксана сидела в горнице, что-то шила. Молча и неприязненно оглядела Мирона, запыленные его сапоги, порванные на колене штаны, осунувшееся, почерневшее лицо. Ни о чем не спросила. В затянувшемся молчании было слышно, как потрескивает в коптилке огонь и бьются в окно мотыльки.
– Кинь мне на чердак в сараюшке тулуп, подушку. Пару дней там перебуду, – угрюмо попросил Мирон, боясь встретиться с ее взглядом.
На чердаке сарая было сумеречно и сухо. Шуршал по соломенной крыше зарядивший с ночи легкий летний дождь. Время от времени Мирон смотрел в щелку, видел кусок двора, мокрых кур и Оксану, изредка проходившую по двору.
Прошло несколько дней, но ничего не случилось. Из дому тоже сообщили, что все спокойно. Понял Мирон: обошлось. А потом сюда, к Оксане, наведался дядька Мирона. Узнал о постигшей племянника неудаче. Посочувствовал.
– Куда же теперь? – хитровато прищурив глаза, поинтересовался у Мирона.
– Свет велик, – неопределенно ответил Мирон.
– И деревьев с суками много, это верно, – загадочно сказал дядька Леонтий и неспешно стал ждать, что ответит Мирон.
– При чем тут деревья? – не понял Мирон.
– А при том, что на первом же суку вздернут тебя чекисты, а то и дерево искать не будут.
– На ту сторону буду пробираться. На Дон или же на Кубань.
Мирон и сам не знал еще, куда подастся, но понимал, что уходить куда-нибудь все равно придется – не век же сидеть на чердаке!
– А гроши у тебя как? Имеются? – с несокрушимой невозмутимостью поинтересовался дядька. – И само собой, документ?
– Раздобуду, – неуверенно ответил Мирон.
– Я тебе вот что, парень, хочу сказать, – лениво тянул свое дядька, – коль ты и взаправду от красных деру дать собирался, то есть люди, они-то тебе прямо и укажут, куда и к кому. Деньги заплатят и бумаги, какие надобны, выдадут.
– Ты, дядя Леонтий, не темни, – начал вскипать Мирон, и глаза у него сузились в непримиримые щелки, – ты прямо выкладывай.
– А я и говорю прямо, – обиделся дядька Леонтий или сделал вид, что обиделся. – Людей этих знаю, говорил тебе в прошлые разы о них. Ты – человек бойкий, такие им нужны.
– Где они, эти люди? – неприязненно спросил Мирон, понимая, что никакого другого выхода у него все равно нет.
На следующий день дядька познакомил Мирона с Бинским. Бинский объяснил, что он будет работать у него связным, сказал ему пароль, дал адреса людей, которые проведут его по цепочке до Харькова, растолковал, к кому надобно будет Мирону обратиться. Под вечер с запрятанным в подметку сапога письмом повеселевший и все же настороженный Мирон отправился к линии фронта.