Шрифт:
– Я – человек без имени! – медленно повторил Красильников последние слова пароля, словно пробуя их на слух, покачал головой. – Мудрено шибко! Как из книжки.
– Мудрено, зато надежно.
В эту минуту за дверью послышался шум, и в комнату в сопровождении нянечки ворвался врач – маленький, толстенький и воинственный старичок. Лациса врач знал, но, видимо, он никого не боялся, если осмелился сделать выговор председателю ВУЧК.
– У меня одно начальство, товарищ Лацис, – старик Гиппократ. На этой территории все подчиняются его предписаниям. Раненому уже пора отдыхать. Я отвечаю за его состояние.
Врачу пришлось подчиниться, разговор, в сущности, был окончен, все решили. Лацис был рад показать перед Фроловым и Красильниковым, что он, вопреки общему мнению, человек покладистый.
Прощаясь, Фролов задержал руку Красильникова в своих ладонях:
– Скажи, Семен, что с мальчишкой? Где он?
Красильников неуклюже заерзал на табурете.
– Виноваты, Петр Тимофеевич… Столько было хлопот с этим Сперанским и другими. Поначалу забыли про пацана… Потом всюду искал, даже по станциям и вокзалам, на пристани… Нету. Но я его разыщу!
Фролов вздохнул, стараясь не тревожить рану.
– Пропасть может в этой заварухе… А жалко. Забавный парнишка. С характером и с головой. Из него большой толк выйти может…
– Это смотря в чьи руки…
– То-то и оно.
– Не сомневайтесь, найду, – упрямо повторил Красильников. – Все хлопцы, какие его в лицо знают, ищут. Расспрашивают.
…Спускаясь по госпитальной лестнице, Красильников вдруг сказал Лацису:
– Видать, серьезный старик. Стро-огий.
– Кто?
– Ну, этот… как его… Гиперкат…
– Гиппократ.
– Во-во! Сколько раз в этом госпитале был, и сейчас, и когда Сазонова ранило, а встретить его ни разу не довелось.
– Не мудрено, – сказал Лацис серьезно. – Это греческий знаменитый врач и философ. Жил он более двух тысяч лет назад.
Красильников сначала обиделся, а потом рассмеялся.
– Поймали меня… – сказал он, по-детски вытирая нос. – Надо же! – И снова насупился. – Вот так и эти… беляки поймают, не дай Бог. На слове. Они все грамотные, языки знают, небось и по-гречески…
– Они образованные, а ты смекалист, – парировал Лацис. – Будете на равных.
Они сели в автомобиль, и шофер, с натугой покрутив рукоятку, заставил мотор зачихать, задергаться, и под облаком дыма, как под зонтиком, «бенц» покатил по улице.
…А немного времени спустя этот же двор пересек Юра. Вошел в вестибюль госпиталя. Около лестницы за столиком дежурила сестра, что-то записывала в журнал.
Юра громко кашлянул, чтобы обратить на себя внимание. Сестра подняла голову.
– Тебе что, мальчик? – строго спросила она.
– Извините, я хотел бы посетить товарища Фролова, – замялся перед этой казенной строгостью Юра.
– Его сегодня уже проведывали!..
– Но мне тоже нужно… – Он подумал и тихо, но твердо добавил: – Мне необходимо…
– Вы – родственник? Сын? – с любопытством разглядывая мальчика, допрашивала сестра.
– Нет. Но…
По лестнице спускался маленький толстенький и сердитый старичок в белом халате. Он сердито махал руками:
– Ступайте! Ступайте! Часы приема посетителей кончились! Сестра, в чем дело? Немедленно удалите посторонних!
Юра, вздохнув, направился к выходу. Но потом вернулся. Вынул из-за пояса книгу, положил ее перед сестрой:
– Пожалуйста, передайте эту книгу товарищу Фролову!
Сестра взяла книгу, пролистала ее, удивленно прочла название:
– «Граф Монте-Кристо»…
Юра вышел из ворот госпиталя, и город в сумерках показался ему чужим и неприветливым. С глухой обидой он думал о том, что остался совсем один, что нет у него в этом огромном городе человека, дома, крова, куда бы он мог сейчас пойти. Страх одиночества родил и окончательно укрепил в нем то решение, которое он принял.
Где-то был его отец… Путь к нему далек и труден. Но, отойдя от госпитальных ворот, он сделал первые шаги по этому пути.
Глава четырнадцатая
Допоздна засидевшись в кабинете, Щукин тщательно обдумывал полученное от Николая Николаевича донесение о провале Киевского центра. Неожиданно наступила для него полоса неудач – арест Загладина, теперь провал Киевского центра. Щукин был верен своей всегдашней привычке не преуменьшать масштабов случившегося, хотя Центр, он знал, не был могущественной организацией. Но он был его детищем, пусть и худосочным. Донесение вызвало в нем поначалу приступ слепого нервного гнева. Когда острота известия несколько притупилась, Щукин весь отдался напряженному анализу. Провал заговора подтвердил его предположение, что события в Киеве – не цепь случайностей, что скорее всего это хорошо продуманная и организованная операция чекистов. Но как они вышли на Центр? Где, с какой стороны организация оказалась уязвимой? Кто допустил ошибку? Сперанский? А может быть, Лебедев? О его судьбе Николай Николаевич ничего не сообщал. Неужели причина провала в Лебедеве? Нет, это маловероятно, Лебедев очень осторожный, опытный разведчик. Значит, он, Щукин, что-то не предусмотрел, позволил застать себя врасплох?