Вернувшись в Москву через три недели, Композитор как всегда бесстрастно отчитался о выполнении операции. Очередная тихая ликвидация врага – всё, как обычно. Но, через десять дней после его возвращения, в Новосибирске обнаружили уже подвергшиеся тлению трупы молодого человека и девушки со следами глубокого препарирования горла, носа и ротовой полости. Точную дату убийства эксперты установили с точностью до двух дней. Получалось, что преступление могло быть совершено в последний день пребывания Композитора в городе, или сразу после его отъезда.

Это уже слишком, решил генерал. Профессиональное чутье подсказывало, что за всеми убийствами должен стоять один человек. Квартиру Композитора тайно обыскали. Медицинских инструментов или следов крови на одежде не нашли. Зато обнаружили учебники по анатомии человека и хирургии.

Пока генерал думал, что бы это значило, в подмосковных деревнях и дачных поселках один за другим исчезли четверо молодых людей: две девушки и два парня. Спустя неделю два обезображенных тела были найдены в лесу. Насекомые, птицы и звери так сильно выгрызли лица и шеи жертв, что трудно было определить точную причину смерти. Можно было предполагать всё, что угодно, но рядом с одним из тел нашли хирургические перчатки со следами крови. Такие же, как и в Ленинграде.

Еще один труп попал под косилку, а четвертый всплыл в реке. Все тела были сильно изуродованы в области лица и шеи. Так как убийства произошли в разных районах Подмосковья, информацию удалось замять, и паники не последовало.

В этих случаях алиби у Композитора не было. Он любил выезжать за город, как говорил, чтобы слушать природу.

Генерал мучился в догадках. Ленинград, Москва, Новосибирск, Подмосковье. За два месяца десять однотипных убийств. Все жертвы: молодые люди от девятнадцати до двадцати двух лет. Поровну мужчин и девушек. Погибшие ничем не выделялись среди сверстников, самые обычные серые людишки. У них ничего не похищено, следов сексуального насилия нет.

Жертв уже десять, если не считать Ремера. Утаивать информацию о серийном маньяке все сложнее и сложнее. А что дальше? Если это все-таки Композитор, и его поймают на месте следующего преступления? Тогда начальство обязательно припомнит случай с Ремером и грязную работу в квартире маршала Федоровского. Карьере генерала придет конец.

В сентябре 1952 года Бурмистров решил изолировать неугодного агента. Предварительно в ведомственной тюрьме подготовили специальную камеру, а во время очередной встречи на конспиративной квартире Композитору подбросили в его любимое какао снотворное.

Очнулся бывший спецагент в маленькой камере без окон, прикованный кандалами за руки и за ноги. Длинные цепи крепились к нарам и позволяли перемещаться по узкой каморке, оборудованной унитазом и раковиной. В камеру никто никогда не входил. Ключи от двери в единственном экземпляре хранились лично у Бурмистрова. Пищу Композитору подавали через щель в стене на уровне пола. Туда же надо было пихать использованную посуду. Когда через два месяца в камере перегорела лампочка, менять ее не стали. С тех пор единственным источником света для арестанта осталась щель для подачи пищи. Обслуживали Композитора двое глухонемых охранников.

Но не отсутствие света мешало Марку Ривуну. Наиболее мучительным для него являлась тишина. Он быстро определил, что находится в глубоком подземелье в камере со специальной звукоизоляцией. На долгие месяцы звяканье цепей, шаги охранников и звон алюминиевой посуды стали для него единственными разрешенными источниками из мира звуков. Чтобы расширить их, он тер ладони, царапал стенку или проводил пальцем по нарам. Любой новый шум и шорох ему был приятен.

Однако их было мало, и самым любимым его времяпровождением стали воспоминания.

Дни и ночи напролет Марк перебирал в памяти десятки тысяч звуков, с интересом прослушивал их, любовно систематизировал и бережно укладывал в нужный раздел незримого музыкального каталога. Здесь хранилось всё: от писка комара до топота лошади, от шелеста папиросной бумаги до боя кузнечного молота, от первого вскрика новорожденного до предсмертного хрипа раненного. Ни заточение, ни отсутствие света, ни плохая пища и вечный холод его не тревожили. С ним были звуки, купаясь в которых, он перемещался в любой вымышленный мир. Он мог оказаться в концертном зале, скоростном поезде, весеннем лесу или на берегу бушующего моря.

Чаще всего Композитор извлекал и примеривал на себя голоса людей. Если бы охранники могли слышать, им бы показалось, что за стеной не одиночная камера, а проходная комната, куда каждый день являются десятки разных посетителей. Среди них были старики и юноши, оперные певицы и охрипшие сапожники, звонкоголосые девушки и грубые командармы. Марк вел беседы разными голосами, отдавал команды, напевал, ораторствовал, имитировал радио.

С особым трепетом он вспоминал голос девочки, который впервые услышал в квартире маршала Федоровского.