Джули выглядела дура дурой по сравнению с девочками. У них были нормальные прически: у близняшек – «французские косички», у Лиэнны – баранки с настоящими бантиками. У Джули был скучный «конский хвост», который уже растрепался.

– Ей не разрешают ходить в школу одной, – сказала Лиэнна.

– Почему? – спросила Сьюзи.

– Она боится, – ответила Лиэнна. – Ее мама сказала моей.

– Я не боюсь, – протянула Джули.

– Тогда почему не ходишь одна? – сказала Лиэнна.

Школа была отвратительна. В этом маленьком современном здании, смотревшем фасадом на юг, с лилипутскими стульями и дурацкой выставкой картинок (рыбы из сплошных блесток), всегда было слишком жарко, отчего у Джули каждый день раскалывалась голова. За детьми все время пристально наблюдали, кроме большой перемены, когда на них издали поглядывала толстая учительница в длинной юбке и с колокольчиком в руке. Лиэнна, Сьюзи и Керри оказались самыми популярными девочками в школе. Весь год они обзывали Джули «трусохвосткой» и зажимали носы, когда она проходила мимо – делали вид, будто она пукнула. Они отвязывались от Джули, только если играли в гимнасток на заборе вокруг сторожки, тонувшей в траве. Тогда Джули могла от них убежать, а они были настолько поглощены игрой, что даже не думали ее преследовать, – висели вниз головами и непрестанно поправляли юбки, чтоб не вылезали трусы.

Мальчики были еще хуже. Все они знали слова, которых Джули не понимала. На большой перемене они подходили к ней и говорили, к примеру: «А ты знаешь, что значит ебаться?»– и Джули приходила в замешательство. Она знала, что «ебаться» – грязное слово, но никогда не понимала, что же в точности оно означает; она знала только, что говорить его нельзя. Когда она призналась в этом, мальчики принялись дразнить ее еще сильней. Тогда Джули стала притворяться, будто знает, что значат эти слова, но мальчики были наготове и уличали ее, либо прося дать определение (она не могла), либо выдумывая слова, так что если она говорила, будто понимает, мальчики хохотали и говорили: «ты вручка-вонючка, потому что слова такого нету».

Все дети в школе обожали «Молодых» и после каждой серии весь день цитировали реплики персонажей. Но когда Джули решила присоединиться, нервничая и страшась насмешек, она запуталась и произнесла реплику Рика голосом Вивиана. Никто не засмеялся. Никто ничего не сказал. Ее даже не обозвали «уродкой» или «припадочной»; все просто уставились на нее со странным недоверием. Типа, бывают же дуры.

С первого дня она ходила домой в одиночестве, но говорила матери, что шла с Лиэнной. Джули стало казаться, что валяться мертвой в желтых полях не так уж и плохо.

Она с головой ушла в книги по астрономии, зоологии и математике, потому что уроки в школе были не очень-то увлекательны. Она и Люк стали лучшими друзьями. В одиннадцать лет Джули перешла в единую среднюю школу: засыпанная гравием площадка и спортивное поле, окруженное промозглыми кабинками для переодевания, задиры в мини-юбках, Раковый Уголок, соревнования «кто дальше плюнет» и спортзал – место, чреватое глубочайшим унижением, где Джули однажды пришлось делать зарядку в трусах, потому что она забыла дома спортивный костюм.

Джули сразу же записалась в кучу разных клубов, ибо это значило, что не придется выходить на улицу. На переменах и в обед она играла в шахматы и «Подземелья и Драконы», ставила химические эксперименты, занималась лепкой, а когда ни один клуб не работал, делала уроки где-нибудь в коридоре или туалете.

Если с домашним заданием покончено, а клубы закрыты, она принималась за головоломки, которые задавал мистер Бэнкс, учитель математики: трисекцию угла, квадратуру круга, удвоение куба или корень из – 1. Мистер Бэнкс, маленький умный садист, словно хотел одновременно наградить и наказать Джули за ее интерес к предмету. Почти все головоломки оказывались неразрешимыми, или выяснялось, что это – знаменитые теоремы, с которыми еще никто не справился. Однако он научил ее вычислять квадратные корни без калькулятора и показал, как с помощью логики и упорства решить почти любую задачу – или, по крайней мере, объяснить, почему она не решается. Джули это очень понравилось. Все истинно или ложно; возможно или невозможно; познаваемо или непознаваемо. Или так, или эдак. В математике была определенность.

У Джули не было друзей, но вообще-то она в них и не нуждалась: дома ее всегда ждал Люк. В школе никто не верил, что Люк существует. Как-то Джули сказала одноклассницам, что у ее лучшего друга – аллергия на солнце, и поэтому он не ходит в школу, но они заявили, что она врет и нет у нее никаких друзей – ни в школе, ни где угодно. Они сочли ее историю невероятной вдвойне: во-первых, ни у когоне бывает аллергии на солнце, а во-вторых, разве мальчики дружат с девочками?

Школа была дерьмо. Но школа – всегда дерьмо, если ты не такая, как все. Джули так и не поняла, почему она не такая, как все; просто знала, что это так. Может, людям, которые таращились, обзывались или отказывались с ней дружить, было известно, в чем ее изъян, но они не говорили. Никто не любил Джули, и она не знала, за что; ее лучший друг не мог выйти из дома из-за болезни, в которую никто не верил. Головоломки мистера Бэнкса, даже неразрешимые, были намного понятнее жизни.

В комнате слишком жарко. Люк включает вентилятор. Ему не разрешается открывать окно – даже ночью. На улице слишком много пыльцы, говорит его мать, и мотыльков с ядовитой пылью на крыльях – даже сейчас, в октябре.

Люк читает. С книгой в руках он себя чувствует почти нормальным, потому что читает точно так же, как другие люди, хотя некоторые сцены ему трудно представить. У него не получается играть в видеоигры, потому что во всех видеоиграх от тебя требуется путешествовать по обширной, невероятной стране. Люк знает только одно путешествие: туда-сюда по дому. Впервые сев перед экраном с телеприставкой, он начал нервничать и теряться – тем сильнее, чем дальше герой уходил от старта. Люк никогда нигде не терялся, и если потеряться в реальном мире так же страшно, как в мире воображаемом, тогда, возможно, оставаться в этой комнате вовсе не так уж плохо. Но Люк отдал бы что угодно, лишь бы выйти отсюда.