– Так точно. Вспомнили! – обрадовался Савельев. – Вы уж не обессудьте, что нагрянули. А только выбора не было: или под белогвардейскую пулю, или к вам… авось приютите по старой памяти.

– Вы что же, тоже у них служите? – холодно спросила хозяйка.

– Сопровождаю, – обтекаемо ответил Савельев.

Евгения Александровна повернулась и сказала уже всем своим гостям:

– Вещи свои – вон туда, в чуланчик. И прикройте чем-нибудь. Не уверена, что нас не навестят.

Все поняли, что хозяйка имела в виду казаков, которые – и это было хорошо слышно по топоту конских копыт – носились совсем близко от дома. Иногда где-то неподалеку разгоралась перестрелка…

Когда все вещи были перенесены в чулан и замаскированы, Евгения Александровна показала узкую комнатенку под самой крышей:

– Если что – будете здесь сидеть тихо. Извините, комфорта маловато… Но пока никого нет, идемте пить чай.

Спустились в просторную гостиную. Хозяйка со свечой в руке шла впереди.

Чай был жиденький, но настоящий. Не морковный и не с пережаренной до черноты хлебной коркой. Михаленко в ответ на жест доброты ответил таким же великодушно-щедрым жестом. В его заплечном мешке нашлись уже давно забытые в этом доме продукты: и довольно свежий каравай черного хлеба, и вареные яйца, и сало, и даже обломок головки сахара в синей фабричной упаковке. То и дело кто-то из гостей подходил к окну и осторожно, слегка отодвинув занавеску, поглядывал на улицу, проясняя обстановку.

Стрельба стихала, реже доносились сухие винтовочные выстрелы. Вслед за конницей, спустя несколько часов, по улицам потащились фуры с провиантом и всяким военным снаряжением – это в город уже вступали тыловые подразделения.

– Ничего, товарищи! – успокаивал всех Савельев. – Когда они дальше двинутся, я вас отсюда выведу. И коней достану. Я же местный, меня тут любая собака знает.

– Как там у хохлов: пока солнце зийдэ – роса очи выест, – буркнул в ответ Бушкин. Он нервно ходил по гостиной, его деятельной натуре претило тихое ожидание невесть чего. Потом его заинтересовал портрет мужчины с вислыми усами, в генеральском парадном мундире с трехзвездочными эполетами, красивым крестом на шее и множеством звезд на груди. Жутко враждебный вид был у этого генерала. Он с надменным спокойствием разглядывал бывшего гальванера, словно пытаясь узнать, как он оказался в доме.

– Родственник, что ли? – недружелюбно спросил Бушкин. – Видный господин. Небось к приходу генерала Абрамова вывесили!

Старцев наступил Бушкину на ногу.

– А чего? Интересуюсь! – агрессивно сказал Бушкин.

– Вот, Бушкин, если бы мы с вами, к примеру, составили точную карту рельефа России, – назидательно, стремясь сгладить впечатление от реплик матроса, сказал Старцев, – да вычислили бы Курскую магнитную аномалию, да нанесли бы на карту точные истоки главнейших русских рек, да еще сделали бы много других открытий, нам, пожалуй, тоже повесили бы на плечи такие же погоны, как у географа Тилло.

– Мы больше по гальванической части, – потупился Бушкин, почти ничего не поняв из речи Старцева. – Флотское дело. И звание наше было простое – кондуктор.

Евгения Александровна чуть приметно улыбнулась:

– Алексей Андреевич Тилло не из-за погон среди этих портретов находится, – сказала она. – Дядюшка. За рост и дородность носил домашнее звание «дядя Пуд». А вот, господин кондуктор, портрет адмирала… Адмирал Петр Петрович Шмидт был как раз старшим морским начальником нового порта Бердянск. Он отец, надеюсь, известного вам лейтенанта Шмидта…

Хозяйке дома, кажется, даже доставило некоторое удовольствие объяснить красному матросу, что не все генералы и адмиралы числились в кровопийцах. В голосе звучала не только ирония, но и усталость. В ее жизни, казалось, не было уже ничего, что бы она не видела или не пережила. Ей целовали руки, на нее замахивались нагайкой, ей обещали поставить памятник и ее обещали расстрелять или сгноить в подвале собственного дома.

– А вот на той фотографии, – сказала она, заставив Бушкина обернуться, – мой брат, генерал-лейтенант Александр Тилло. Видите, на фотографии, рядом с орденом Белого Орла с мечами, заклеенная бумагой дырочка? Александр Александрович, знаете ли, воевал с бандами Махно, у него был отряд из колонистов и офицеров. Когда Нестор Махно посетил мой дом, он выстрелил в портрет. Считал моего брата одним из главных своих врагов.

– И где же сейчас Александр Александрович? – с неожиданным любопытством спросил Савельев.

– Он был убит еще до выстрела Махно, – коротко ответила Евгения Александровна. – Нестор Иванович опоздал.

Старцеву очень хотелось расспросить хозяйку дома о том, каким был Петр Шмидт, герой Республики, в детстве, как они рядом росли, как учились. Иван Платонович почувствовал даже некоторое волнение от того, что судьба занесла его в дом, связанный с именем человека, который тоже до какой-то степени повлиял на его революционные убеждения, как и на убеждения сотен тысяч других людей, но время не располагало к спокойному чаепитию и неторопливым разговорам.

За окном вновь проскакал отряд всадников, прогрохотали по мостовой орудия и зарядные ящики. Савельев бросился к окну. Из-за приоткрытой шторы брызнул солнечный свет.

– Ничего, ничего, – успокаивающим тоном сказал Савельев. – Как-нибудь выберемся. И добро, не сомневайтесь, вывезем…

Чувствовалось, он очень переживал, должно быть считая и себя виноватым.

Бушкин никому не давал впасть в уныние:

– В крайнем случае с боем вырвемся. Переждем сутки-двое. В городе останутся одни тыловики, с теми мы совладаем.