Оптиматы, и в особенности причастные к убийству, имели все основания беспокоиться о том, какой оборот приняли события. Отныне все поступки Антония воспринимались как хорошо рассчитанный план — пока не кончился срок его консульства, он намерен, манипулируя законами, добиться личного возвышения. Две или три недели спустя после ид сенат назначил Антония и Долабеллу на 43 год до нашей эры на проконсульство соответственно в Македонию и Сирию. Однако до конца года намерения Антония изменились. Консул по-прежнему хотел заполучить шесть легионов Цезаря, стоявших в Македонии, но сама провинция его уже не интересовала. Он желал получить две другие — Северную Италию и Косматую Галлию ( Gallia Comata). Консул приводил следующие доводы: эти шесть легионов пока что не нужны там, где они расположены, и большую часть следует переместить туда, где они могут срочно понадобиться, например, если какие-нибудь галльские племена захотят воспользоваться тяжелой ситуацией в Риме, вызванной убийством Цезаря, и поднимут мятеж. Разумеется, подобные события не исключались, но даже и в этом случае Антоний представлял не самую лучшую кандидатуру для поддержания в Галлии порядка. Кроме того, было бы правильнее как можно скорее перевести некоторые легионы обратно через Адриатику.

1 июля Антоний созвал заседание сената, чтобы обсудить предложенный lex permutatione provinciarium [12] , вносящий необходимые изменения в управление провинциями на следующий консульский год; на деле этот закон сразу отдавал ему под контроль шесть македонских легионов.

Оптиматы едва ли приняли аргументы Антония за чистую монету. Убеди он их, он оказался бы в том самом положении, в каком был Цезарь, собираясь пересечь Рубикон; разве что Антонию не требовалось идти в Рим — он и так был в Риме. Шесть легионов пехоты — примерно пять тысяч солдат в каждом — плюс конница, отряды лучников и другие легковооруженные части представляли собой крупную силу, — да еще шесть тысяч набранных Антонием «телохранителей». С флангов встал бы Лепид с остатками галльских легионов, закрывая путь на северо-запад Италии, а Публий Ватиний, верный цезарианец, с тремя как минимум легионами в Иллирике прикрыл бы северо-восточное направление. Получилось бы полное численное превосходство над двумя легионами Децима Брута на севере Италии; а в 43 году до нашей эры Дециму по закону следовало передать командование Антонию.

Чтобы успокоить сенат, Антоний предложил закон, по которому считалось преступлением даже предложить назначить диктатора, не говоря уже о том, чтобы самому стремиться получить этот пост. Сенаторы проголосовали в пользу принятия, но уловка Антония не сработала. Они успели хорошо его узнать и понимали, что он способен взять на себя роль тирана, не заботясь о том, как будет называться. Сам консул еще до заседания сената должен был понимать, что большинство сенаторов не поддержат обмен провинциями. Как и многие популяры до него, Антоний решил обратиться к народному собранию. Таким образом, курс на перемирие, взятый 17 марта, потерпел полное крушение уже через два с половиной месяца.

Однако результат народного голосования никоим образом нельзя было предсказать. Простые люди уже видели деспотическую сторону его натуры — когда Антоний в отсутствие Цезаря подавлял мятеж должников. Народ не одобрял и его компромисса с убийцами Цезаря, и постоянной вражды с Октавианом. Неодобрение это особенно проявлялось среди ветеранов в окрестностях Рима и в самом городе и среди старших офицеров «охраны» Антония, которые склоняли его протянуть руку дружбы наследнику Цезаря. Антоний решил, что теперь это ему выгодно, но только до подсчета голосов. В разговоре с военными трибунами из своей охраны — ранг трибуна примерно соответствует рангу современного полковника — Антоний дал хорошее объяснение своему отношению к Октавиану, приведя доводы, которые трибунам должны были понравиться. Молодой человек, заявил он, показал заносчивость и непочтение к старшим, включая и самого консула Антония. Такое поведение заслуживает отпора. И все же, считаясь с мнением окружающих, Антоний готов наладить с наследником Цезаря дружеские отношения — если тот, со своей стороны, не будет столь дерзок. Полковники тут же организовали встречу соперников, и после некоторой перепалки — для проформы — Антоний и Октавиан согласились сотрудничать.

Теперь можно было обвести сенат вокруг пальца. Оптиматам явно внушили, что голосование пройдет в собрании по центуриям, где они были достаточно сильны и могли надеяться на победу. Провели же его в народном собрании, то есть не по центуриям, а по трибам. Вновь объединившиеся цезарианцы, возглавляемые Антонием и Октавианом, имели куда больше шансов получить большинство голосов. Ситуация сложилась угрожающая. Продажных трибунов успели подкупить, оставшиеся не решились наложить вето. Ни один из магистратов не поднялся на ростру и не заявил, что собрание созвано слишком быстро, и те, кто о нем не услышал или не успел прибыть, лишились тем самым возможности голосовать.

По приказу Антония перед рассветом 2 июня Форум оцепили и разгородили веревками на несколько небольших участков, где собирались голосующие каждой трибы для регистрации перед голосованием. Надо полагать, из-за тесноты на старом Форуме дело происходило медленно, к тому же многие опасались беспорядков. Октавиан стоял за веревками, уговаривая людей проголосовать положительно. Оптиматы потерпели поражение, но результаты голосования, понимал Октавиан, уберут последнее препятствие на пути консула к верховной власти. В то же время он хорошо видел: действуя в союзе с Антонием, он получит больше, чем соперничая с ним. Консул же был другого мнения. Тотчас после голосования Антоний цинично отвернулся от Октавиана и возобновил свою вражду.

Октавиану пришлось все начинать заново. Худенький юноша — едва пяти футов и шести дюймов роста, — вокруг которого, однако, составилось за несколько недель ядро его «партии». Это не была политическая партия в современном понимании, зато у нее имелись вождь, цели и опытные советники, имелись значительные средства и поддержка народа. И она не нуждалась в политическом лозунге: достаточно было одного, но великого имени, которое теперь и носил Октавиан, — Цезарь!

Пока не утихло общественное негодование по поводу убийства Цезаря и народ не смирился с положением, Октавиану следовало как можно скорее обратиться к самой широкой публике. В Риме это означало посещать состязания в Большом цирке или на меньших аренах, временных или постоянных, в столице или окрестностях. Во время более серьезных событий нечего было и надеяться, что твою речь услышит кто-то кроме ближайших соседей, и потому Октавиану, чтобы его услышали, пришлось придумать собственный способ. Он мог, конечно, привлекать внимание, водя за собой толпу приверженцев, которые хором повторяли бы за ним его слова. Однако Октавиан и его советники придумали лучший вариант. Они решили во время важных общественных мероприятий выставлять на видном месте золоченый трон Цезаря, с тем чтобы Октавиан стоял за ним и принимал приветствия толпы.