Троичанин Макар
Шрифт:
— Вот ещё! — возмутился я, придвигаясь в свою очередь к ней ближе, так что боку стало жарко. — Будешь всякой ерундой занимать космическую связь.
Помолчали, исчерпав космическую тему, пора переходить к земной.
— Маша!
— А?
— У тебя есть парень?
— Нет.
— А был?
Она не ответила.
— И у меня нет и не было, — сознался, нисколечки не стыдясь ущербности. Марьи не надо было стыдиться! Наоборот, хотелось поплакаться в подол и получить утешение.
Опять замолчали, пугаясь касательных шевелений.
— Маша!
— Что?
— У тебя есть мечта? — и пояснил: — Такая, чтобы не сбылась. Как фантастический маяк.
Она нашла мою руку, сжала своей горячей, понимая, как трудно быть далёкими, лёжа рядом.
— Хотелось бы написать книгу, чтобы все герои были хорошими и красивыми людьми.
Я хмыкнул. Признаться, кроме детективов, никакой литературы не люблю. Особенно душещипательных романов.
— Утопия.
— А у тебя?
Моя мечта не сравнима с ейной, не стыдно и признаться.
— Хочу найти такое месторождение, чтобы сразу на Ленинскую.
— Исполнится, — предрекла она уверенно.
А я сомневаюсь.
— Ленинскую ни шиша не дадут, замылят.
— Почему, если заслужил?
Вздохнул и сознаюсь ещё в одном своём недостатке:
— Её дают, когда общественную работу ведёшь, а у меня с этим туго: то влево, то вправо от генеральной линии водит, и авторитетности мне не достаёт.
— Ну и бог с ней, — успокаивает. — Нужна-то она тебе?
В общем-то не очень нужна, а хочется.
— Маша!
— Что ещё? — голос её увязал в подступавшей дремоте.
— У тебя родители кто?
Помедлив, ответила нехотя:
— Мама ветзоотехником на норковой ферме.
— Ого! — обрадовался я за Марью. — Небось вся в мехах ходишь?
– Ага! — подтвердила мехмодница. — За каждую сдохшую зверюгу из зарплаты половину платить приходится. Терпеть не могу мехов.
Промазал, однако.
— А отец?
Она отняла руку и не ответила.
— Давай спать, поздно уже, — повернулась на свой бок и замерла.
И я, не дотумкавшись, чем огорчил, тоже улёгся на свой бок, упрятал обоих брезентом и сразу отключился.
– 3 -
Проснулся, словно кто толкнул под бок. Похлопал рядом левой ладонью — пусто. Рывком скинул с головы брезент и чуть не ослеп от ярко-жёлтого прожектора, нацепленного на далёкие ёлки-сосны и переливающегося светлыми цветами радуги в холодной утренней земной испарине. Боже совсем не экономит энергии. Высоко-высоко бледно серебрились не успевшие вовремя погаснуть звёзды, а напротив Ярила падала, тоже опаздывая, поджаренная луна. Вблизи ярко пылал костёр, отдавая все калории обогреву вселенной, и испуганный туман, подсыхая и светлея, медленно отступал от нашей лёжки к ручью, клубясь там густыми ватными тюками. Хорошо-то как!
Марья, нахохлившись, сидела у костра, протянув растопыренные пальцы к огню в надежде, что тепло от них добежит до пяток, и щурила без того зауженные глаза с тёмными омутными зрачками. Интересно, какого они цвета? Глядел-глядел, а хоть убей, не помню. Говорят, глаза — зеркало души. У неё оно замутнённое чем-то изнутри.
Потянулся сладко всем телом и зря: колено остро резануло так, что ойкнул, а нога заныла, и хорошее утро сразу кончилось.
А она издевается:
— С добрым утром!
Кому доброе, а кому — дрянь! Буркнул сердито, срывая злость:
— Привет.
Вставать расхотелось. И чего расселась, неужто надеется, что я пойду? Однако припёрло. Попытался демонстративно подняться, без помощи всяких там яких, но она подскочила, как будто звали, чувствуя вину за то, что здорова, за то, что будет уговаривать, я знаю. Не надейся, не выйдет: сказал и — точка!
Опорожнился, и полегчало.
— Давай солью — умоешься, — подошла с флягой, будто я совсем развалился и не в состоянии добраться до ручья. Шутишь! У меня ещё силёнок хватает: отдохнул и как новенький. Но не пойду. И вода оказалась детской — тёплой. Приятно! И когда нога перестанет ныть? Что, если останусь хромым? А то возьмут и отрежут до колена. Медикам что! У них, наверное, есть план по ногам. Моя подвернётся, и оттяпают, не поморщатся.
— Чай готов.
«Да пошла ты со своим чаем! Небось сгущёнку доела?» Приковылял к костру, плюхнулся на дерево стариком-немощем, заглянул в банку — нет, на месте. Тогда другое дело, можно и чаю, раз настаивает. Жалко, что гренки — я хмыкнул — вчера слопали некоторые англокозы и англокозлы. Без них надуешься воды, куда пойдёшь? Во! Протягивает два сухаря, улыбается:
— Хочешь?
Ещё бы! С вечера затырила. Сама, небось, больше тишком схряпала. Напился — не наелся, и на том спасибо.