— Хо-ро-шшо-о!

Мне не жалко, я рад за него. Сколько ни старался наматывать портянки так же, всё кончалось тем, что в сапог влезала голая ступня, а вредная тряпка застревала сверху голенища.

Горюн опять связал лошадей гужом, хлопнул по крупу переднюю:

— Пошли, Марта.

И та пошла, потянув остальных. Но куда? В обратную сторону, вниз по течению. Я знаю, что холодная вода вредно влияет на мозговые извилины — распрямляет, — поэтому всегда умываюсь тёплой. А Горюн, конечно, не в курсе, наохлаждался и перепутал направления.

— Нам разве туда? — спрашиваю на всякий-який.

— Лошади не ошибутся, — отвечает и догоняет Марту, чтобы занять своё место в караване.

Всё равно подозрительно: зачем прём в обратную сторону? К чему зигзаг? Не иначе, следы запутывает. Сговорился с лошадьми и хочет умыкнуть секретного специалиста, знающего, где месторождение с Ленинской, чтобы передать вражеским агентам. Надо спасаться! И проваливаюсь в сон, чуть не свалившись заодно и с Росинанта. Вот что значит крепкая нервная система настоящего супермена. В школе я тоже, бывало, засыпал на контрольных, а в институте — на экзаменах. Всю ночь готовишься и ничего, а днём — невмоготу. Думаю сквозь пелёнчатую дрёму в мерной убаюкивающей раскачке: «Нас голыми руками не возьмёшь! Нам, русским, только бы выспаться, а тогда»… Думал-думал примерно с час, очнулся от дум, гляжу — бревенчатый домишко с плоской крышей и крохотным оконцем стоит на высоком берегу у самой реки в окружении десятка высоченных кедрачей, поляна вокруг него, захламлённая, как полагается, человеческим мусором, загон для лошадей из жердей, стол с лавками, кострище… Не иначе, как шпионская явка. Тут меня и передадут на ихнюю подводную лодку.

— Два часа отдыха, — обрадовал Горюн, подвёл аргамака к столу и вдвоём с седоком проделал операцию, обратную той, что утром в лагере сделали трое. — Извини: лошади должны отдохнуть, иначе надорвутся. Требовать от доверившихся нам животных сверхусилий во вред здоровью — грешно, не делает чести разумным людям. Обижать их — то же самое, что обижать детей. Без вьюков, как я предлагал Кравчуку, мы бы добрались часа на 3–4 раньше, а с загрузкой, извини, не получится. Болит?

Почему-то врать ему, притворяться, не хотелось. Но и сказать не мог, боясь выдать голосом, как болит, и только мотнул отупевшей башкой.

— Иди в дом, полежи там, пока я управлюсь, — предложил-приказал Горюн, и это самое лучшее, что он мог предложить, потому что, оказывается, отдых нужен не только нагруженным лошадям, но и одному из грузов. Не возражая, поковылял в отель, испытывая постыдно-болезненное чувство, что штаны мои на ягодицах напрочь стёрлись, а в сплошные дыры светит обугленно-макаковая задница. К потёртостям подмышек и рук добавились ещё и эти. Что-то останется от моей шкуры в конце пути?

Внутри избушки-крохотушки оказалась широченная лежанка во всю стену из струганных досок, вытертых боками и спинами до лакового блеска, и лучшей постели мне не надо. Вот только сна-отдыха не получилось. Опять пришлось карабкаться на скалу, цепляясь обессиленными руками. Я выползал и снова сползал на самый край, а из раны на колене хлестала кровь, стекая густой струёй в пропасть. Было страшно, я пытался кричать, но получались задавленные хрипы и стоны. Вот-вот не выдержу, улечу вниз и… очнулся в испарине.

— Вставай: тревожный сон отдыха не даёт, — рядом стоял только что спасший меня Горюн, затенённый внутренним мраком. — Пообедаем и будем собираться. — Он немногословен — за всё утро произнёс от силы пару фраз — и тем, как ни странно, успокаивает.

Около таёжной ночлежки многое переменилось: освобождённые от уродующих вьюков симпатичные лошадки дружно хрупали в загоне овсом, щедро насыпанным в выдолбленное в дереве корыто, догорал костёр, покрывшись шапкой пепла, а на таганке висели кастрюля и чайник, глазурованные дымом, сажей и огнём, поляна очищена от мусора, преданного, очевидно, всеядному пламени, а на широком пне поодаль еле помещался громадный серый короткошёрстный котище, сладострастно расправлявшийся с крупной рыбьей головой. Таких мне видеть не приходилось — он, по меньшей мере, вдвое крупнее обычных домашних кошек, а морда зверя — шире моей.

— Кто это? — спросил у Горюна.

— Это? Васька. Хозяин.

— Дикий?

— Дикие к людям не выходят, — уел он мою дикость.

— И что, один живёт?

Горюн опять улыбнулся.

— Подружек не замечено.

— Как с голоду не подохнет?

Хороший знакомый хозяина с интересом посмотрел на меня.

— В тайге? Здесь корма с избытком: мыши, бурундуки, хомячки, зайчата, птицы… У людей берёт только рыбу. Присаживайся.

Он снял с таганка кастрюлю, поставил на стол, где на чистой белой тряпочке лежали белые сухари и настоящая луковица, разрезанная пополам, а рядом стояли чисто вымытые дюралевые миски и кружки.

— Пока ты отлёживался, я ленка выловил, ушицу сварил, будешь? — и поднял крышку кастрюли, выпустив такие умопомрачительные ароматы, что голова закружилась, а живот снизу стянуло голодной спазмой.

— Ещё как буду!

Удовлетворённый повар похвалил:

— Вот и ладно.

Оловянным половником — похоже, здесь у них сервировка гораздо богаче нашей лагерной — осторожно зачерпнул и положил в мою миску огромный кусманище белой рыбины и долил доверху отваром с хорошо разваренным пшеном. Королевский обед!

— Луковицу возьми.

Я никогда не ел лука, скрупулёзно вылавливая и выбрасывая коричневые частички, похожие на засушенных тараканов, из любой пищи и часто из-за непреодолимой брезгливости оставался полуголодным. А сейчас — свежий, настоящий, не сухой, не тараканий — взял, надкусил следом за Горюном, и ничего не случилось, было не очень приятно, но и не противно, особенно с рыбной жижей.

— Ночлежку поселковые рыбаки построили, — объяснил удачливый рыбак происхождение избушки. — Они сюда часто наведываются. Ниже по течению хранятся лодки и снасти. Отсюда пойдёт хорошая наезженная дорога, лошадям будет легче.