У Розенбаума на столе такой же рулон, только более пухлый, мятый и грязный — он давно его мусолил и уж, наверное, разобрался в земном диагнозе. Осторожно, не оставляя явных следов, разворачиваю рулон почти до середины и вижу завёрнутые внутри геологическую схему, составленную Сухотиной и корреляционную схему, смастряченную Альбертом. Как небо и вода! На первой границы и пласты шуруют через всю площадь, плавно изгибаясь и изредка спотыкаясь на поперечных разломах, а на второй от них живого места не осталось — вся площадь густо пересечена-рассечена геоэлектрическими контактами, превратившись в лоскутное геоэлектрическое одеяло с прыгающими сопротивлениями. Стал приглядываться, приспосабливаться. Замечаю, бедный Яковлевич всячески старается снабдить геологические границы геоэлектрическими контактами даже там, где их и в помине нет, а прыгающие сопротивления, наверное, постарается оправдать изменчивым составом геологических горизонтов. А средние сопротивления определяет по осредняющей линии, срезая пики как ему заблагорассудится. В общем, подгоняет электроразведку под геологическую фактуру, нимало не заботясь о престиже науки, которой служит. И всё равно им с Алевтиной не дотолковаться. Нам с ним не по пути. А что делать?

Снова вернулся к своим чистым графикам и стал вглядываться и вдумываться, отчего они такие, и что заставляет сердце Земли биться так неровно. Надо забыть про ловкие кандидатские примерчики и лезть в первооснову электроразведки — в электрические свойства пород.

Ни в академическом фолианте, ни в кандидатском сочинении ничего вразумительного и, тем более, конкретного не нашёл. Кроме общих данных о том, что большие сопротивления характерны для плотных известняковых и магматических пород, а низкие — для алевролитов и глинистых сланцев, господа учёные не соизволили привести. На тебе, интерпретатор, выделяй то, не знаю что. Пришлось обратиться к справочнику по физсвойствам, но и там про электрические свойства было скудно-бедно. Оказалось, никто и никогда ими серьёзно не занимался, поскольку лабораторные измерения трудоёмки, а получаемые данные в таком широком спектре, что и по пьянке не разобраться. К тому же они для разных измерительных установок разнятся в десятки и сотни раз и для интерпретации полевых данных непригодны, так как там свои измерительные установки, и получается, что для каждой — своя шкала сопротивлений пород. Вот и приехали! Полистал ещё раз для страховки кандидатский опус, рассмотрел ещё раз красивые примеры с идеальным совмещением практических и теоретических кривых, порадовался за начинающего учёного на воде толчёного. Особенно удались ему примеры на дайках и мощных трещинах — на одном пик вверх, на другом — вниз. Стоп! А если их много, этих даек и трещин, тогда что — пила? Кардиограмма? Вся площадь в дайках и трещинах! Немыслимо! Нарисовать и подсунуть Лёне. Я даже рассмеялся, представив оторопелую реакцию уважаемого мыслителя. Он-то уж точно до такого не дотумкается. Хорошо, если не сразу побежит звонить в психушку. Незамедлительный перевод в другую партию, во всяком случае, обеспечен.

Вспомнилось, что Алевтина жаловалась на повсеместное широкое и безалаберное распространение всевозможных систем маломощных трещин, зон трещиноватости, рвущих и рубящих геологические пласты вдоль и поперёк, со смещением по горизонтали и вертикали и без него. Визуально, без горных выработок они не устанавливаются. Даек, однако, тоже хватает, но большинство маломощные и тоже ютятся в проводящих трещинах. Значит… Эврика! Мама родная — как просто: пики на графиках сделаны провалами сопротивлений за счёт трещин! А средние сопротивления пластов надо определять, не срезая пики как вздумается, а по их вершинам. Сразу стало жарко, я даже расстегнул полушубок. Захотелось двигаться, побежать и обрадовать начальство до чего допёр их подчинённый, но, вспомнив убийственный запах сивухи и пустые остекленевшие от алкоголя глаза потенциальных свидетелей моего триумфа, унял себя. Ничего, они ещё успеют узнать о непризнанном гении в своей пьяно-болотной среде. Не зря говорят, что нет пророков в своём отечестве. Это обо мне. Потерплю. А пока опробовал свой гениальный метод на кальке. Получалось классно, и я с трудом удержался, чтобы не продолжить, решил не торопиться, осмыслить ещё раз. Есть в характере моём одна вредоносная особенность: придумав что-нибудь сногсшибательное, никогда не тороплюсь воплотить идею в жизнь, приятно размышляя о том, что из этого должно получиться, а не то, что может состряпаться. От этого и приходится часто шмякаться с приятно качающих небес на твёрдую землю. Лучше оттянуть этот момент, ещё раз — уже в который! — проштудировать литературу, может, я в запале какую-никакую сильную мыслишку проскочил ненароком. Хорошо бы поцапаться с Алевтиной. И чего она не притащилась, как все руководящие кадры, на опохмелку? Когда надо, никогда нет! Никаких условий для творчества. Однако, не читалось. Пойти, надрызгаться, что ли, с радости? Вот так не поддержанные вовремя таланты и спиваются. Интересно, есть ли у меня дома ещё сгущёнка?

Оказалось — есть, да ещё целых две банки. Правда, проткнутые и почти высосанные, но всё-таки кое-что осталось, можно было и надраться всласть. Прежде пришлось затопить печь. Хорошо, что с вечера остались дрова — а всё моя врождённая предусмотрительность, и нагреть чайник. Но я времени зря не терял: плюхнулся на кровать и стал усиленно обмусоливать со всех сторон свою квинт-идею. Есть захотелось — страсть. Это ещё одна из особенностей талантливых людей: как что-нибудь взбредёт в голову, так тут же оживает и тянет брюхо. И жрут-то всё без пользы, если не считать неприлично свисающего интеллигентского животика. Вот, наконец, и чайник сначала засипел, потом заворчал, не на шутку озлобился и стал выплёвывать пар и лишний кипяток. Пришлось сменить неземные мысли земными, подняться и удовлетворить бунтующее чрево, пока ещё не приросшее к позвоночнику.

Газетку с ночной сервировки долой, ножом вскрыл обе банки и наскрёб почти полстакана килокалорий, добавил чуток-с-ноготок холодной заварки, сверху залил кипятком, и фирменный коктейль готов, в самый раз и по температуре, и по крепости. Уселся, потирая натруженные с утра руки и вожделенно разглядывая поле чревотворческой деятельности. И вдруг — на тебе! — стук в дверь. Как всегда, некстати! Не успел ответить, что меня нет дома, как она распахнулась, и нарисовался профессор собственной незапылившейся персоной.

— Могу? — спросил для проформы, раздеваясь и тоже потирая профессорские длани. — С Новым годом! Как спалось?

— А никак, — недовольно ответил я, — на работу ходил.

— Вот как! — не удивился Горюн. — Оригинально. А я навестил лошадок, с вашего разрешения добавил им в воду остатки шампанского — праздник ведь, для всего живого праздник, накормил овсом вволю, почистил, помыл, расчесал, печь затопил — пусть понежатся в тепле, скоро в тайгу. — Он мельком взглянул на будильник. — Ого! Оказывается, уже и обед. Я кстати, — опроверг моё недавнее мысленное мнение. — И печь топится, и кипяток есть, чудненько, можно и приступить, вы не против? — и стал аккуратно мазать кусманище хлеба маслом, а сверху навалил гору икры — ну и пасть! — Что-то случилось экстраординарное, — спросил, уминая королевский сандвич, — раз потребовалось идти внеурочно?

— Спать не хотелось, — сознался недотёпа.

— Обидно, — равнодушно констатировал обжора, продолжая жадно заглатывать куски, будто с голодухи, которой в нашей стране никогда не было. Впрочем, я тоже не отставал, работая, правда, мельче, зато проворнее, захлёбывая всё, что попадало в рот солёного или копчёного в меру подслащённым чаем. Горюн, забыв о приличиях, вообще хлебал почти чифир.

Как-то так непроизвольно получилось, что жуя и прихлёбывая, я рассказал ему про все свои электроразведочные мытарства и о внезапном озарении, и чем больше рассказывал, тем больше убеждался, что озарение моё с гулькин хвост, и вообще: догадаться — не доказать. Обработка первичных материалов, конечно, важнецкое звено, но всего лишь первая ступенька в полной обработке. За ней, скорее всего, последует доработка первичной обработки, до чего я, можно сказать, и дотянулся. Её сменит составление понятных коррелограмм и схем и потом уж, как заключительная ступень в облака — геологическая интерпретация данных. Так что, когда договорил, то был уже опять на твёрдой земле.

Радомир Викентьевич вынул из штанов платок-полотенце, аккуратно подтёр замасленные губы и усы, отряхнул крошки с бороды в ладонь-совок и положил кучкой на стол, прошёл к умывальнику и вымыл лапы, вернулся, не торопясь и что-то обдумывая, к столу, сел, отхлебнул со всхлипом полстакана подостывшего чая и, наконец, откликнулся на мою профессиональную исповедь.

— Я вам завидую и сочувствую. — Как это? Одно другое вроде бы исключает. — Завидую потому, что вы заболели неизлечимой болезнью… — никогда не слышал, чтобы завидовали окочурику, — …творчеством. — Тогда другое дело. — Болезнь эта, как правило, наследственная, передаётся генетическим путём, и от неё не избавишься. Кто ваш родитель, если не секрет? — вдруг ошарашил неожиданным вопросом.