Половина комиссии безмятежно дрыхла без задних ног. Кто не выдержал напряжения дня, было понятно по зычному храпу, доносившемуся с двух раскладушек, уютно упрятанных между столами. Четвертинка комиссии затаилась в начальнической каморке. Дверь туда была приоткрыта, виднелся тусклый отсвет свечи и слышался родной голос:

— Явление блудного сына.

Последняя четверть не стала ничего отвечать мамочке, не желая ввязываться в возбуждающие семейные попрёки перед сном. Служивый, бывший днём техруком, зажёг ещё одну свечу, поставил на стол около моего дюралевого лежбища со спальным мешком, неопределённо махнул рукой и, пожелав спокойной ночи обеим бодрствующим четвертям, исчез за дверью. А я, избавившись, наконец, от промокших изнутри ватных галифе, с удовольствием плюхнулся на жалобно скрипнувшую металлоконструкцию, поёрзал по обычаю, находя удобное положение для обмысливания дня, и затих.

На следующий день, как ни странно, все чувствовали себя прекрасно. Все, кроме одного. Лёня с Хитровым хватили по кружке холодной воды, разбавили оставшийся с вечера в желудке спиртовый осадок и, окосев, оказались в приподнятом настроении. Алевтине вообще грех было не радоваться: она сбросила ватные штаны и напялила байковые лыжные — я бы от такой замены живчиком запрыгал. А так — кис, голова трещала, наверное, от кваса, и настроения не было, наверное, от зависти.

Коган, чтобы подбодрить, не нашёл ничего лучшего, как положить ко мне на стол все полевые журналы и графики.

— Сегодня, — наказывает, — кончай. Завтра с утра напишем акт и отчалим восвояси.

Приказ начальника для меня закон, хотя я согласен и сегодня отчалить, хоть сейчас. И не кормили сегодня так, как вчера, пришлось самим соображать через кладовщицу. Спирта тоже не давали. Все заняли позиции, и мы под водительством Наполеона пошли в штыки.

Геофизимусс с ходу сцепился с Алексеем по поводу отклонений от проекта и смет, Пётр скучно переругивался с въедливо-вредной Алевтиной, Хитров углубился в топо-материалы, не удостаивая вниманием пришедшего топо-техника, и только мне никого не оставили, с кем можно было бы отвести ноющую душу.

Геофизических работ у осаждённых было куда меньше, чем у нас. Все проведены на небольших участках, где выявлены геохимические ореолы, с дежурной и плакатной целью поисков рудных объектов двумя методами: магниторазведкой и методом естественного электрического поля. Выполнены всего лишь двумя операторами — Пановым и Пановой (налицо — семейственность, особенно недопустимая, когда один другому делали контроль). Журналы оформлены аккуратно, записи чистые, даже лучше, чем у меня, придраться почти не к чему, и от этого становилось ещё тоскливее. От тоски у меня одно лекарство — сон, но разве в этом содоме уснёшь? Тем более что привык я его принимать лёжа, а не как Розенбаум.

Так и кис, пока не добрался до наблюдений на ОМП. Спросил у Алексея, что это такое, отвлёкши от перепалки с Лёней. Поясняет сердито — опытно-методический профиль, читай в проекте. А сами не дают, вырывают друг у друга, пальцами тычут внутрь текста в своё оправдание, дело идёт к рукопашной. Алексей, наверное, жалеет, что зря вчера спирт потратил. Ладно, смотрю пока журналы по трёхэлектродному профилированию, и на сердце потеплело: сплошная грязь. Страницы заляпаны пальцами, обложки обтрепались, титулы не заполнены, а самое главное — записи измерений часто зачёркнуты, подписаны новые, условия измерений не указаны, а если и есть, то размазаны, очевидно, слезами. У нас такие журналы ещё в поле переписывают, а тут не стесняются представить комиссии. Ну и наглецы! Кто оператор-то? Лыков А.И. Лыков? Алексей? Сам? Тоже мне — техрук! Небось, главного инженера экспедиции опоили брусничным квасом и перекормили пельменями, ямочками и косой смутили, он и сдался. Интересно, с чем у них пельмени-то? Есть что-то захотелось. Ну какой он техрук, когда всего-то в партии два оператора. У меня в отряде и то три. Обидно! Нет, это надо решительно забраковать, и я решительно отложил журналы Лыкова в сторону для серьёзной консультации с председателем комиссии. Настроение моё явно улучшилось, страсть как захотелось ещё что-нибудь забраковать, но, как всегда, благим намерениям помешали. На улице послышался нарастающий рёв снижающегося прямо на контору кукурузника с неисправным — чихающим, кашляющим, взрывающимся — мотором. Я весь сжался, надёжно спрятав голову в плечи, но когда до рокового столкновения оставалось мгновение, мотор отчаянно хлопнул и смолк. Наступила мёртвая тишина, которую прервал спокойный голос Петра:

— Лазарев приехал.

Все, счастливо спасённые, оживились, а Коган, с радостью оторвавшись от Алексея, поднялся:

— Надо поглядеть на его «Мерседес», — и, накинув на плечи полушубок, пошёл на выход. Другие тоже захотели, а я, что — рыжий? — тоже протиснулся на крыльцо.

А прямо перед ним застыл в зверином оскале, угрожающе направив тупую широкую морду прямо на нас, «козлик», так называют в народе неумелую копию американского «Виллиса», придуманную задним русским умом и выполненную большеразмерным гаечным ключом и кувалдой. Облезлый и помятый со всех сторон от долгого употребления авто-одр был снабжён самодельной брезентово-фанерной кабиной, провисшей в потолке, и изнеможённо испускал тоненькую струйку пара из-под пробки радиатора. Огромный мужик в дежурном геологическом полушубке, меховом малахае и умопомрачительных меховых сапогах — мне тоже нужны такие: где бы слямзить? — ходил вокруг и пинал бедного козла по копытам, потом повернулся к зрителям и сообщил пренеприятную весть:

— Выхлопную трубу на переправе потерял.

У него была такая же, как у «газика», широкая морда с картошечным носом, красная от мороза, с инеем на густых белобрысых бровях. Гулко ступая сапожищами, он взобрался на крыльцо и поздоровался со всеми за руку. И я удостоился подержаться за начальническую длань. Пронзив на мгновение незнакомца острым взглядом голубых глазок, утонувших в глазницах, он безошибочно определил мой невысокий статус и равнодушно отвёл взгляд в сторону.

— Как ты не боишься ездить на такой колымаге? — поинтересовался, скептически улыбаясь, Коган. — Да ещё зимой.

— Машина — зверь! — кратко пояснил Лазарев, и я ещё раз оглянулся, чтобы удостовериться в этом, но ничего звериного во внешнем облике авто-драмодёра не обнаружил. Даже регистрационных номеров не было. Впрочем, они ему и не нужны, поскольку таких в районе больше нет, и всем лазаревский катафалк, доставшийся от уехавших военных, хорошо известен, включая начальника милиции и начальника КГБ, частенько наведывавшихся в здешнюю глухомань на рыбалку и охоту. Алексей рассказал мне об этом позже, когда и мне довелось прокатиться на знаменитом драндулете.