Борис выбежал на крыльцо.

Среди пожухлой травы на южном окрайке сосняка, подобравшегося близко к избе, пестрели редкие сиренево-красные гвоздики. Тянули к небу свои оголенные верхушки стебли кипрейника. На огороде грузно покачивались еще не срезанные бахромчатые шляпки подсолнухов. Лиза с Порфирием стояли на самых нижних ступеньках крыльца, печально глядя на вянущие осенние цветы, на побуревшие стебли кипрейника. Борис окликнул:

Дядя Порфирий!

Где у тебя пташка? — быстро поворачиваясь на его голос, хрипло отозвался Порфирий.

Тут, — мальчик повел рукой вокруг пояса. — Сидит, притихла.

Ты… выпусти ее.

Почему? — удивился Борис.

Не томи… Пусть летит под солнце. Лиза поняла Порфирия, нагнулась к сыну.

Боренька, ты погляди, как она зарадуется… Мальчик неохотно полез за пазуху, вытащил птичку и

стал медленно разжимать пальцы. Птичка завертела головой, спеша вытолкнуть ее скорее наружу, отряхнула шейку и, когда почуяла, что крылья у нее свободны, легко вспорхнула. Два маленьких перышка золотыми лодочками поплыли в воздухе.

Улетела жар-птица, — наморщив брови, уныло сказал Борис. Он проводил ее глазами, пока птичка не скрылась в слепящих лучах солнца.

А ты не жалься, Бориска. Зато перышки свои волшебные оставила тебе, — проговорила Клавдея. Она тоже вслед за мальчиком вышла на крыльцо. — Собери их, может, счастье тебе принесут.

Мальчик вытянул руки вверх и побежал. Клавдея кинулась ему помогать. Вдруг остановилась.

Еще гостей бог несет, — сказала, прикладывая ладонь к глазам.

В лесной чаще мелькало женское платье.

Верно, — проговорила Лиза. Она обрадовалась приходу новых гостей. И хотя разменялись бы на разговоры с ними счастливые часы встречи с сыном в своем доме, по это все же лучше, чем тяжелое молчание Порфирия. Она повторила: — Верно, гости… Кто бы это? Разве Груня? И вроде «как с сыном… Нет, Дарья!

И побежала к ней навстречу. Дарья уже миновала сосняк и вышла на его окраек. Лиза издали хотела крикнуть ей что-то веселое, но слова оборвались. На каменно-застывшем лице Дарьи было написано такое горе, что Лиза в страхе попятилась. Она даже не посмела ни о чем спросить ее, пока та не приблизилась к избе. Ленка, худенькая, с опущенной головой, повязанной линялым ситцевым платком, шла рядом с матерью, цепко держась за ее большую, заскорузлую руку и заплетаясь усталыми йогами.

Убили… — тихо вымолвила Дарья, не ожидая вопросов. — Убили мово Еремеюшку…

Опа постояла, ловя воздух открытым ртом и сухими глазами глядя куда-то в далекую пустоту. Потом прибавила:

Петруха убил. Заплакала Ленка:

У тятеньки по бороде кровь… Нету его… В землю зарыли…

Клавдея не выдержала, заголосила топко, обрываясь рыданиями. Лиза горько шептала:

Ах, дядя Еремей, дядя Еремей, миленький… Порфирий, сразу ссутулясь и грузно стуча каблуками

по ступенькам крыльца, поднялся, позвал:

Заходи, Дарья, рассказывай. Говори.

Борис со страхом и жалостью смотрел на Ленку, напомнившую ему вдруг о сестре. Та, наверно, уже наябедничала на него и ходит, радуется, что брату будет взбучка. А у этой — убили отца. Слово «убийца» несло в себе какой-то холодящий ужас, как в страшных сказках дворника Арефия о разбойниках, и Борис покосился на дверь: почему не закрыли ее на крючок? Потом ему показалось, что этот убийца уже стоит у него за плечами, как те жуткие тени, которые всегда подстерегают человека, когда в комнате гаснет свет. Он подступил, прижался спиной к печке — тогда не так страшно — и, не сводя глаз с тихо всхлипывающей Ленки, стал вслушиваться в слова Дарьи.

…ушел он на сход, а я осталась за него ворота у поскотины доглядывать, — теребя кончик платка, срывающимся голосом говорила Дарья. — Огонь развела, чай вскипятить, чтобы попить вместе, когда он вернется… Ленка тут, возле меня… И чего-то так тягостно мне, так тягостно… Места, себе не найду. Вдруг бежит по дороге Захарка… Сразу сердце все мне сказало… Ну, я туда… в сборную. А он, как был, на полу… Голова в крови. Мужики там собрались… Да что — холодный уже… О-ох, глаза только и закрыла ему… О-ох! Еремеюшко ты мой… — она закусила себе губу.

Тятенька, — снова громко, навзрыд, расплакалась Ленка, — тяатенька мой… уби-тай…

Та-ак, — потупившись в пол, мрачно сказал Порфирий. И, помолчав, спросил: — А что там было, па сходе-то?

Дарья сглотнула слезу, потерла грудь возле щей — ей теснило дыхание.

Так ведь начисто градом хлеб у всех погубило, — заговорила она, — вот мужики, беднота, и собрали сход. С голоду-то умирать никому неохота. Приехал из городу и крестьянский начальник…

И Дарья, часто останавливаясь, "чтобы не закричать в голос, пересказала все.