Ты не отказывал, а потом шкуру сдирал, — громче прежнего сказал Еремей. — Ради этого и сход мы собрали.

И опять заволновались в задних рядах мужики. Потеряв свой важный вид, встревоженно поглядывал на них Иванов. А мужики кричали:

У тебя займовать — только от смерти спасаться!

Обернулся волк ласковой кошечкой! Один голос особенно четко и кругло спросил:

На каком же уговоре ты свой хлеб станешь давать? Петруха картинно развел руками:

Чего тебе сейчас здесь скажу? Приходи завтра ко мне в дом — столкуемся. Так и каждый. Одному взаймы, а другому за отработку. Кому как нужно.

Кто-то выговорил протяжно и насмешливо:

А ежели придем и за так возьмем?

Встал Черных, степенно поглаживая бороду.

Споры наши, мужики, зряшние. И над Петра Иннокентьевича словами глумитесь тоже зря. Он сердечно вам говорил. Не вражду меж собой, а согласие надо нам искать. Мы одно обшшество и друг за друга стоять должны. Петр Иннокентьевич сказал: хлебом поделится. И я говорю: сколько есть хлеба лишнего у меня — тоже раздам, кому нужда занять приспела. Эй, мужики, у кого ишшо хлебец есть? — Он нагнулся к сидящим на передней скамье. — Давайте согласно все поддерживать обшшество! А господину крестьянскому начальнику заявим свое удовольствие, что пожаловал к нам на сход, да и за то, что насчет податей неуплаченных и повинностей неотработанных куда надо бумагу напишет, пошлет. Вот составим такой приговор — и по домам, мужики…

Ну нет, староста! Рано ты нас по домам отправляешь, — перебил его Еремей и, оттолкнувшись от стены, на руках подтянулся ближе к столу.

Задним Еремея не было видно, и мужики крикнули:

На подоконник влезь, Фесенков.

Чего же ты с полу говорить будешь?

Оно и верно, пожалуй, — сказал Еремей, — снизу вверх мне с ними говорить негоже.

А я тебе говорить, мужик, может, и вовсе не дам, — побледнев, рубанул Черных. — Кто ты такой в нашем обшшестве? Какие нужные слова ты нам скажешь? Ни пашни у тебя здесь и ничего. Какие твои интересы? Сидишь по милости в приворотниках — и сиди. Как ты ушел еще оттудова? Скот на пашни зайдет, с тебя полняком спросим. Не даю я тебе, мужик, речь держать.

И все враз забурлило, заходило ходуном, всплеснулись корявые руки.

Ого! Попробуй не дай!

Говори, Еремей!

Может, самому Черныху говорить не дадим, а тебя послушаем.

Еремей уже вскарабкался на подоконник. Никто из сидевших поблизости на скамьях ему не помог. Петруха было сунулся к нему, на пол обратно стащить хотел, но под ненавидящим взглядом Еремея попятился.

Отойди. Мы. с тобой потом поквитаемся, — глухо проговорил Еремей и встал на свои культи, придерживаясь руками за косяки. — Отвечу я сперва тебе, староста Черных, на все твои вопросы. Любопытствуешь, кто я такой в вашем обществе? Погибель ваша, вот кто я. Спрашиваешь, какие нужные слова я скажу? А ты послушай — узнаешь. Пашни нету у меня, вот это правда твоя, Чер-пых. Вместе с Петрухой лишил ты нас пашни. Думал, видно, и жизнь у меня с Дарьей отнять, ан мы живы. И поживем еще сколько захочется! А что нету у меня ничего, это, Черных, ты ошибся. Есть у меня друзья, товарищи мои…

Ему откликнулись дружным гулом.

Слышишь, Черных? А интерес у меня на сходе вот какой: глаза народу на правду открыть. Чтобы не обманули вы его своими лисьими словами. В прпворотниках, коришь ты меня, сижу я по милости? И это истинная правда твоя. Худо, бедно, а пахали бы мы с Дарьей клочок своей земли, у тайги кровавыми мозолями взятый, и хлебушко свой ели бы. Да по милости твоей голодуем теперь, и без пашни. И сижу я, как пес на цепи, стерегу ворота. Спасибо, Черных, за такую твою милость. Как я посмел отойти от ворот? Дарья с девчонкой вместо меня осталася, стережет. Твои угодья стережет, своего стеречь нам нечего. Вот тебе и все ответы, Черных. А теперь будет к народу речь моя…

Вон ступай! — побагровев, закричал Черных. — Вон отсюдова! Хочешь смуту меж нас разводить? Не дадим. Такие речи нам ненадобны. Ненадобны!

А нам надобны! — ответили сзади.

Говори, Фесенков. Говори, не бойся!

Со скамей повскакивали зажиточные и их подвыпившие прихвостни.

Бей! Бей смутьянов! К че-ертовой матери!..

Захарка, молодой парень, сосед Еремеев, вертко сунулся кому-то под локоть, вынырнул у окна. Он схватил с пола Еремеевы деревяшки, подал одну Еремею, с другой сам стал возле него.

Не трожь человека! — и весь побелел в напряженной решимости драться одному хотя бы против десятка. — Не подходи!

Еще несколько человек из бедноты сумели протиснуться к окну. Петруха стоял чуть пригнувшись, будто готовясь прыгнуть на Еремея. Черных махнул рукой, подзывая к себе каких покрепче мужиков. Крестьянский начальник торопливо расстегивал на брюках задний карман, в котором у него лежал маленький револьвер.

Еремей вытянул голову выше, как только мог.

Мы не с просьбами, мужики, на сход пришли, — закричал он, прорезая гул голосов. — Мы пришли, чтобы требовать. Как в городах своего рабочие требуют… Наше слово такое: и подати, и поденную плату долой! За эти деньги кандалы для нас царь кует. На пули и нагайки тратит, чтобы нас же убивать… А что Петруха с Черныхом вам хлеб обещают — не верьте… Они разбить вас, разъединить, совесть вашу купить хотят… Одному дадут, чтобы молчал, когда из другого кровь станут высасывать…

У Еремея уже не хватало сил, чтобы перекрыть шум и крики. Он рукавом смахнул крупные капли пота с лица.

Не зря… Не зря мужики жгут… помещиков… кровопийц всяких… Разгадали их. В городах рабочие тоже… Надо вместе нам… сообща… чтобы…

Петруха нагнулся, схватил табуретку и бросил в Еремея. Посыпались выбитые из рамы стекла. Табуретка углом ударила Еремея в грудь, и он, глухо охнув, осел всем телом на подоконник. Захарка оглянулся испуганно:

Дядя Еремей, ты что?

Ничего… Гляди, самого бы…