— Я соскучилась по тебе.

Ему показалось, что стены рушатся на него.

— Франческа, я…

— Ты был моим другом, — сказала она укоризненно. — Если не считать Джона, ты был моим самым близким другом, а теперь я не знаю, кто ты мне.

— Я… — Он чувствовал себя полным идиотом, совершенно бессильным и поверженным во прах взглядом этих синих глаз и неподъемным грузом вины.

Вины — за что? Он и сам уже не совсем точно знал. Он чувствовал, что виноват, виноват во многих отношениях, и что многочисленные «вины» наваливаются на него со всех сторон и давят так, что он уже и уследить не может, где какая.

— Что с тобой такое? — спросила она. — Почему ты избегаешь меня?

— Я не знаю, — ответил он, так как не в силах был солгать ей и сказать, что вовсе ее не избегает. Она была слишком умна, чтобы поверить в подобную ложь. Но не мог он сказать ей и правды.

Губы ее задрожали, и вот нижнюю прикусили ровные зубки. Он смотрел на ее рот, не в силах оторваться, и ненавидел себя за вожделение, которое при этом испытывал.

— Предполагалось, что ты и мой друг тоже, — прошептала она.

— Франческа, не надо.

— Ты был так нужен мне, — тихо проговорила она. — Ты и сейчас мне нужен.

— Вовсе я не нужен, — ответил он. — У тебя есть матери и сестры.

— Я не хочу говорить с сестрами. — Голос ее стал почти бесстрастным. — Они не понимают.

— Ну я-то точно ничего не пойму, — парировал он. От безнадежности голос его прозвучал резко и неприятно.

Она только посмотрела на него, и в глазах ее было осуждение.

— Франческа, ты… — Ему очень хотелось воздеть руки к небу, но вместо того он скрестил их на груди. — У тебя же был выкидыш.

— Да, — только и сказала она.

— Ну что я могу знать о подобных вещах? Тебе следует поговорить с женщиной.

— А ты не можешь сказать, что тебе очень жалко меня?

— Я уже говорил, что мне очень жалко тебя!

— А искренне сказать то же не можешь? Ну чего, чего она хотела от него?

— Франческа, я говорил искренне.

— Просто у меня в душе такой гнев, — заговорила она голосом, который с каждым словом набирал силу, — и такая печаль, и такое горе, и когда я смотрю на тебя, я не понимаю, почему ты не чувствуешь того же.

Мгновение он оставался недвижим.

— Никогда больше не говори так, — прошептал он. Глаза ее вспыхнули гневом.

— Ну, ты довольно странно выказываешь свое огорчение. Ты совсем не заходишь и не разговариваешь со мной, и ты не понимаешь…

— Что ты хочешь, чтобы я понял?! — не выдержал он. — Что я могу понять? Ради всего… — Он оборвал себя прежде, чем богохульство сорвалось с его губ, и, отвернувшись, тяжело оперся о подоконник.

За его спиной Франческа сидела очень тихо, неподвижная, как сама смерть. Наконец она заговорила:

— Сама не понимаю, зачем я пришла. Я пойду.

— Не уходи, — отозвался он хрипло. Но не обернулся к ней.

Она ничего не ответила, она не совсем поняла, что именно он хотел сказать.

— Ведь ты только что пришла, — продолжал он неловко, срывающимся голосом. — Ты должна выпить чашку чаю по крайней мере.

Франческа кивнула, хотя он по-прежнему не смотрел на нее.

В таком положении они и оставались на протяжении нескольких минут, слишком долго, так что под конец молчание стало казаться ей невыносимым. Часы тихо тикали в углу, и перед ней была спина Майкла, и все, что она могла, — это думать и самой себе удивляться: зачем она пришла сюда?

Чего она хотела от него?

Интересно, было бы ей легче, если бы она знала это?

— Майкл! — Имя его сорвалось с ее губ прежде, чем она поняла, что собирается заговорить.

Он обернулся к ней. Он ничего не сказал, но посмотрел на нее.

— Я… — И зачем она окликнула его? Чего она хотела? — Я…

А он все не говорил ни слова. Просто стоял и ждал, пока она соберется с мыслями, что только все усложняло. А затем, к ее ужасу, все выплеснулось наружу.

— Я не знаю, что мне теперь делать, — говорила она, слыша, как дрожит ее голос. — И в моей душе такой гнев, и… — Она смолкла, нервно вздохнула, боясь заплакать.

Майкл, стоявший напротив нее, приоткрыл рот и все равно не вымолвил ни звука.

— Я не знаю, почему все так происходит, — простонала она. — Что я сделала? Что я такого сделала?

— Ничего, — уверил он ее.

— Его нет и никогда больше не будет, и мне так… так… — Она подняла глаза на Майкла, чувствуя, как гнев и горе искажают ее черты. — Это несправедливо. Несправедливо, что такое случилось со мной, а не с кем-нибудь другим, и несправедливо, что такое вообще должно случиться с кем-то, и несправедливо, что я потеряла… — Тут она задохнулась, и вздох превратился в рыдание, и она могла только плакать и плакать.