Франческа бросила взгляд на часы. Значит, у нее будет примерно час на то, чтобы привести Майкла в пристойный вид. Кроме того, ее мать сказала — «нам». Во множественном числе. Словно она и в самом деле вздумала взять с собой Гиацинту, у которой был настоящий талант превращать всякую неловкую ситуацию в сущий кошмар.

— Я поеду прямо сейчас, — сказала Франческа и быстро поднялась из-за стола. — Надо узнать, сможет ли он принять визитеров.

К ее удивлению, мать тоже сразу поднялась и сказала:

— Я провожу тебя до дверей.

— Э-э… ты серьезно?

—Да.

Гиацинта начала было подниматься тоже.

— Я одна, — сказала Виолетта, даже не повернув головы в сторону младшей дочери.

Гиацинта осталась. Даже у нее довольно было ума, чтобы знать, что не следует спорить с матерью, когда у той безмятежный вид сочетается со стальным тоном.

Мать вышла из столовой первая, и они прошли в молчании до самой прихожей, где Франческа попросила лакея принести ее плащ.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — заговорила наконец Виолетта.

— Не понимаю, о чем ты.

— А я думаю, очень хорошо понимаешь.

— Уверяю тебя, — сказала Франческа, глядя на мать с самым невинным видом, — понятия не имею.

— С недавних пор ты очень много времени проводишь в Килмартин-Хаусе, — сказала Виолетта.

— Я живу там, — напомнила Франческа в сотый, как ей показалось, раз.

— В данный момент не живешь, и меня беспокоит, что о тебе начнут говорить.

— Никто об этом и словом не обмолвился, — возразила Франческа. — И в газетах ничего не было. Если бы обо мне действительно стали судачить, то, уверена, нам это было бы известно.

— То, что люди молчат пока, вовсе не означает, что они не станут болтать завтра.

Франческа раздраженно вздохнула.

— Но я же не незамужняя девица, не девственница какая-нибудь!

— Франческа!

Франческа скрестила руки на груди.

— Мне неприятно вдаваться в такие детали, мама, но так оно и есть.

Вернулся лакей с плащом Франчески в руках и доложил, что карета будет у крыльца буквально сию минуту. Виолетта подождала, пока лакей выйдет на крыльцо дожидаться кареты, и спросила:

— Какие именно у тебя отношения с графом? Франческа так и ахнула:

— Мама!

— Это совсем не праздный вопрос.

— Это самый что ни на есть праздный, вернее, самый что ни на есть глупый вопрос из всех, когда-либо слышанных мною! Майкл мой двоюродный брат.

— Он двоюродный брат твоего покойного мужа, — поправила ее Виолетта.

— Он и мой двоюродный брат, — резко возразила Франческа. — И мой друг. Боже правый! И это ты говоришь! Мне и в голову не приходило… Майкл!

Но истина заключалась в том, что в голову ей это приходило. Из-за болезни Майкла все остальное отступило на второй план: у нее было столько хлопот у постели больного, что она почти сумела заставить себя забыть о том потрясшем ее мгновении, когда в парке она взглянула на него и что-то возродилось к жизни в ее душе.

Что-то такое, что, как она была совершенно уверена, умерло в ее груди четыре года назад.

Но слышать, как ее мать поднимает эту тему… Боже правый, как же это было унизительно! Невозможно, совершенно невозможно, чтобы в душе ее зародилось влечение к Майклу. Это было бы как-то нехорошо. Действительно нехорошо. Это было бы… ладно, пусть просто нехорошо. Ни одно другое слово не описало бы ситуацию точнее.

— Мама, — сказала Франческа, очень стараясь, чтобы голос ее звучал ровно. — Майкл был не совсем здоров последние дни. Я тебе говорила.

— За семь дней могла бы пройти и самая сильная простуда.

— Возможно, дело в том, что он приехал из Индии, — сказала Франческа. — Не знаю. По-моему, он понемногу поправляется. Я сейчас помогаю ему устроиться в Лондоне. Он ведь отсутствовал очень долго, если ты не забыла, и ему надо принять на себя свои новые обязанности, которые несет с собой титул графа. Я полагаю, что мой прямой долг помочь ему в этом. — И она с решительным видом посмотрела на мать, весьма довольная своей небольшой речью. Но Виолетта ответила на это только:

— Увидимся через час, — и ушла.

Ушла, оставив Франческу в состоянии, близком к панике.

Майкл как раз наслаждался выпавшим ему мгновением тишины и покоя — не то чтобы он лишен был тишины, но покоя ему малярия оставляла мало, — когда Франческа, запыхавшаяся и с блуждающим взглядом, ворвалась в его спальню.

— У тебя две возможности, — сказала, вернее, выпалила она.

— Только две? — поинтересовался он, хотя представления не имел, о чем речь.

— Брось свои шутки.

Он подтянулся и сел в постели.