Трое детей Шмидта окружают мать. Из гостиной доносятся звуки музыки — Шмидт играет на виолончели. Один из гостей настаивает, и фрау Шмидт идет, чтобы позвать мужа. Он входит, улыбаясь, и не успевает даже рта открыть, чтобы спросить, что от него хотят эти люди, как они хватают его и уводят с собой. Его жена, остолбенев, смотрит ему вслед, не понимая, что в их тихую, наполненную искусством жизнь ворвалась сама История. Вильгельм Эдуард Шмидт никогда не интересовался политикой, но она-то его и сгубила. Эсэсовцы и гестаповцы искали мюнхенского доктора, друга Отто Штрассера, Людвига Шмитта, но не смогли найти и тогда решили арестовать Вильгельма Шмидта, надеясь, что в суматохе никто не заметит подмены. Через несколько дней фрау Шмидт получит из Дахау гроб с телом мужа. Эсэсовцы, чтобы загладить свою вину, обязались выплачивать ей пенсию за погибшего мужа, и никак не могли понять; почему она отказалась. Для Черной гвардии ведь все равно — одной жизнью меньше, одной больше, какая, в сущности, разница? Так прошло последнее утро июня 1934 года.

Пока эсэсовцы в Мюнхене гоняются за своими жертвами, Гитлер все еще находится в Коричневом доме на Бринерштрассе. Весть о смерти Штрассера поражает его, словно удар грома.

Один из эсэсовцев в охране фюрера запомнил его реакцию — она отразилась у фюрера на лице. Но, придя в себя, Гитлер снова начинает говорить.

Он уже давно произносит речь перед штурмовиками, собравшимися в зале, которые слушают его с видом беспомощных животных. Рем, Хейдебрек, Хайнес, Шпрети — руководители, которым они клялись в верности, — теперь брошены в тюрьмы, унижены и оскорблены. Их называют не иначе как гомосексуальными свиньями. И они — штурмовики — должны подчиниться этой силе, словно самые последние трусы. Теперь эти гордецы, которых боялись как огня, эти дебоширы в коричневых рубахах и повязками на рукавах, с орденами и оружием дрожат от страха. Они так долго воевали с беззащитным населением и терроризировали мирных жителей, которые не могли дать им отпора, что совсем разучились давать настоящий отпор. Они испуганы и лишены присутствия духа. И вот теперь, дрожа от возбуждения в своем плаще, перед ними выступает не кто-нибудь, а сам фюрер.

Конечно же они верят ему, и Коричневый дом сотрясается от их громких криков: «Зиг хайль! Зиг хайль! Хайль Гитлер!» Но вот к штурмовикам, резко жестикулируя, подходит Рудольф Гесс. Его лицо сурово — он олицетворяет собой правосудие. «Вы все находитесь под подозрением, — заявляет он. — Так что невинным придется несколько дней пострадать по вине тех, кто вынашивал преступные планы. И пока следствие не установит, какую роль играл каждый из вас, вам придется посидеть под домашним арестом».

Далее выступает офицер СС, стоявший позади Гесса. Всех штурмовиков подвергнут обыску, а потом, если фюрер разрешит, они будут отпущены по домам. Один за другим, не выражая никакого протеста, штурмовики предстают перед эсэсовцами, которые их тщательно обыскивают. Разгром и унижение штурмовиков завершается. Эсэсовцы неумолимы, и длинная очередь хранит полнейшее молчание. Время победных гимнов прошло — или еще не наступило, — речь теперь идет о том, чтобы выжить.

Фюрер выходит из зала. Окна широко раскрыты, но сегодня на Бринерштрассе тихо. За порядком на улице следит рейхсвер, не подпуская никого к Коричневому дому. Гитлер ходит по комнате взад и вперед — его охватила смертельная усталость, он измучен длительным нервным напряжением и недостатком сна. Лутце, Геббельс, партийный судья Бух, Мартин Борман, Зепп Дитрих, Рудольф Гесс, Вагнер, Макс Аман (редактор «Майн кампф» и директор всех партийных изданий) — все они находятся в комнате, все они наблюдают за Гитлером и слушают его речи, самим своим присутствием заставляя его быть непреклонным. Все эти люди — давние враги Рема и СА. И теперь, когда фюрер принял решительные меры, они твердо намерены обеспечить свою будущую безопасность и власть.

Гитлер все ходит по комнате, выкрикивая оскорбления по адресу Рема и лидеров СА и заявляя, что пощады им не будет. Виктор Лутце, ничего не слышавший о заговоре Геринга, Гейдриха и Гиммлера, держится в стороне, удивленный той жестокостью, с какой расправляются с его соратниками. Он и предположить не мог, что этот день завершится гибелью Рема и его людей. Но именно об этом и идет сейчас речь. Рудольф Гесс и Макс Аман спорят, кому из них должна быть предоставлена честь убийства Рема. Фюрер велит им замолчать. Затем прерывающимся голосом диктует Лутце приказ для штурмовиков: «Я требую, чтобы отныне офицеры СА вели себя как люди, а не как грубые, уродливые обезьяны. Я требую от СА беспрекословного подчинения — начиная от высших руководителей и кончая рядовыми штурмовикам. Я больше не позволю руководителям СА устраивать дорогие обеды или принимать на них приглашения».

Голос фюрера повышается, оскорбления в адрес СА сыплются как из рога изобилия. «Во время этих оргий из окон летели бутылки с шампанским! — кричит фюрер. Вдруг он неожиданно вспоминает все сплетни, собранные агентами Гейдриха. — Они разбазаривали деньги партии! Отныне я запрещаю руководителям СА ездить в дорогих автомобилях. И больше никаких обедов с дипломатами».

Лутце молча дописывает эти слова, перечитывает приказ и отдает его фюреру на подпись.

Наступает тишина. Потом Бух, главный судья, от которого Рем сумел ускользнуть в 1932 году, снова спрашивает, какая судьба ожидает руководителей СА, заключенных в Штаделхеймскую тюрьму. «Пристрелите этих собак!» — кричит фюрер. Он берет список, протянутый ему министром внутренних дел Вагнером, и в ярости ставит крестики напротив нескольких фамилий. Перед некоторыми фамилиями рука его замирает — Гитлер раздумывает, стоит ли казнить этого человека. В комнате стоит тишина, слышно лишь, как перо фюрера царапает бумагу. Закончив ставить крестики, Гитлер передает список Зеппу Дитриху.

«Немедленно отправляйтесь в Штаделхейм, — говорит он, — да возьмите с собой шесть человек и офицера СС и расстреляйте этих людей за измену Родине».

Список, на котором фюрер поставил свои значки, был составлен директором тюрьмы, доктором Кохом. Фамилии пяти высокопоставленных офицеров СА помечены в нем крестиками. Зепп Дитрих медленно зачитывает их:

Эдмунд Шмидт, группенфюрер СА, камера 497;

Ганс Иоахим фон Шпрети-Вайлбах, штандартенфюрер СА, камера 501;

Ганс Петер фон Хейдебрек, группенфюрер СА, камера 502;

Ганс Хайн, группенфюрер СА, камера 503;

Август Шнейдгубер, обергруппенфюрер СА, мюнхенский полицейский префект, камера 504.

Фюрер сухо добавляет: «Рема я пощадил за его прошлые заслуги».

В последний момент Гитлер все-таки дрогнул. Что это — политический расчет, принцип, макиавеллиевское чувство баланса, заставляющее его придержать козырную карту, чтобы держать в подчинении другие политические группировки, или просто благодарность капитану Рему, который помог ему сделать первые политические шаги в Мюнхене? Но, каковы бы ни были причины, Бух, Геббельс и Борман недовольны милосердием, проявленным Гитлером по отношению к Рему. Он снова избежал расплаты, а пока он жив, фюрер может в любую минуту изменить свой курс. Только смерть Рема обеспечит им всем спокойное будущее. Они должны добиться его смерти, чего бы им это ни стоило. Но сейчас надо подчиниться решению фюрера и удовлетвориться тем, что Рем сидит в тюрьме, и предупредить Гейдриха, Геринга и Гиммлера в Берлине. Необходимо выждать, принять то, что предлагает фюрер, — казнить пятерых лидеров СА, находящихся в Штаделхеймской тюрьме.