Шрифт:
– О, г. дйствительный членъ петроградской лиги для борьбы съ роскошью и мотовствомъ! Вы такъ хорошо говорили, такъ убдили и меня, и жену мою, и брата, что мы ршили во всемъ и везд слдовать тмъ принципамъ, съ которыми сейчасъ познакомились…
– Гм… Ну, да… Я очень радъ… гм!.. Очень. Утрите слезы. Еще не все потеряно… Прощайте, г. Фурсиковъ, прощайте, мадамъ. A гд же вашъ братецъ?
– A онъ тутъ побжалъ въ одно мсто… А, вотъ онъ! Вернулся.
– Прощайте, господа… Это что y васъ, передняя? Ну зачмъ такая большая передняя… Все верхнее платье можно вшать въ кабинет, около ванны… A экономію пожертвовать на нужды… гм! Гд же мое пальто?
– Вотъ оно.
– Это не мое. У меня было съ бобровымъ воротникомъ, новое…
– Нтъ, это ваше. Это ничего, что оно старенькое и безъ воротника. Если вамъ будетъ холодно — можете бжать…
— Гд мое пальто?!!
– Вотъ такое есть. Не кричите. A то, которое было вашимъ, мой брать усплъ заложить за 300 рублей въ ломбардъ, a деньги внесъ на Красный Крестъ… Вотъ и квитанція. Простите, г. членъ для борьбы съ роскошью, но вы такъ хорошо говорили, что мой брать не могъ сдержать порыва… Всего хорошаго… Позвольте, господинъ!.. Квитанцію забыли захватить…
— Ушелъ… Обидлся, что ли, не понимаю… И на что бы, кажется?
ДОБРЫЕ КАЛИФОРНІЙСКІЕ НРАВЫ
Дорогая военная цензура!
Разрши, пожалуйста, мн написать то, что я хочу; и не только написать, но и напечатать. Вдь ты понимаешь, что то, о чемъ я мечтаю ниже, настолько невроятно, настолько нежизненно, настолько не подходить къ нашей русской обстановк и быту, что объяснить мои «мечты» подстрекательствомъ — можетъ только человкъ, имющій что-либо противъ меня лично. A такъ какъ военная цензура не должна имть на меня сердца (не давалъ повода) — то твердо надюсь, что и все ниженаписанное увидитъ свтъ.
Любящій васъ Арк. Ав.
…Нсколько всадниковъ съ суровыми мрачными лицами подскакали къ хижин конокрада Джо Мастерса изъ Красныхъ Утесовъ — и спшились.
— Эй, Джо! Выходи! — закричалъ предводитель, стуча въ толстую дверь рукояткой кинжала.
На порог показалась молодцеватая фигура Джо Мастерса съ двумя пистолетами въ рукахъ, но когда онъ увидлъ выраженіе лица пріхавшихъ — руки его опустились.
— A я и не зналъ, кто пріхалъ — хотлъ защищаться. Значить, дло кончено?
— Да. Я — представитель комитета общественной безопасности. Ты молодчина, Джо, что уважаешь судъ Линча… Видишь ли, противъ тебя показали два уважаемыхъ гражданина Ревущаго Стана: мистеръ Кентукъ и мистеръ Пигсби… Дло врное.
— Что жъ, — пожалъ плечами Джо, — игра проиграна!
Онъ бросилъ пистолеты и задумчиво направился къ дереву, на одной изъ нижнихъ втвей котораго два рудокопа прилаживали тонкую волосяную веревку съ петлей на конц…
– Саламаткинъ! Свидтельскими показаніями полиція установила, что ты продаешь недопеченный хлбъ. Недопекаешь его ты для того, чтобы онъ больше тянулъ на всахъ. Кром того, ты берешь за него на 1 1/5 копейки дороже противъ таксы. За это мы штрафуемъ тебя на 300 рублей.
– Ваше благородіе! Помилуйте! Подвозу нтъ, вагоновъ, шведскій транзитъ въ неисправности, волненіе въ Персіи — нешто намъ возможно выдержать?!!..
– Кардамоновъ, взыщи съ него!
– Господинъ городовой! Обратите ваше вниманіе на этого проклятаго извозчика № 100. Я выхожу изъ Литейнаго театра, нанимаю его въ Троицкій, a онъ съ меня за это рупь проситъ. Нешто это дло? Грабежъ это безформенный!
– Ты чего же это, а? Штрафу захотлъ? Вотъ я замчу твой подлецовскій номеръ, тебя тремя рублями штрафа и огрютъ…
– Господинъ городовой! Нешто я какъ — по своей вол? Овесъ-то почемъ теперь, слыхали? Хозяину я сколько долженъ привезти — слыхали? 7 рублевъ. A вы штрахъ. Штрахъ съ меня возьмете, a я на другихъ сдокахъ отворачивать его долженъ. Городовой-то не всегда поблизу.
– Ну, ты, разговорился! Дайте ему, господинъ, полтину предовольно съ него! зжай, анаема!
– Послушайте, господинъ банкиръ. У васъ тамъ какіе-то запасцы овса оказалась спрятанные. Не хорошо. Ну, какое, скажите, иметъ отношеніе овесъ къ банку? Правда, что по закону мы вамъ ничего не имемъ права сдлать, но совсть-то y васъ своя есть — или какъ?
Къ дверямъ хлбной и бакалейной лавки Саламаткина, что на Загородномъ проспект, подскакали нсколько всадниковъ съ мрачными ршительными лицами. Они спшились и, гремя шпорами, вошли въ лавку.