– Пр-равильно! — заревлъ мальчишка съ галерки, подражая голосу дяди Вани.

Грустнымъ, полнымъ затаенной боли взглядомъ, обвелъ дядя Ваня всю свою понуренную команду… Всмъ было не по себ, вс сердца щемила боязнь за будущее.

– Доборолись? ядовито прошиплъ дядя Ваня. — Съ вами, чертями, и не въ такую исторію втяпаешься. Тоже, борцы выискались… Ступайте домой.

И, рявкнувъ по привычк: «Парадъ, алле!», тихо побрелъ за борцами, которые гуськомъ, съ понуренными головами, убитые, молча покидали арену.

Такъ кончится французская борьба на Руси…

Скука человческая вознесла ее превыше лса стоячаго, скука человческая и положить ее на об лопатки.

Разбредутся безработные борцы, всякій по своему длу, и не скажутъ даже напослдокъ своему предводителю:

— Ave, дядя Ваня! Morituri te salutant.

Не скажутъ, ибо не только не знакомы съ латынью, но и по-русски подписываются такъ: «Борцъ Сиргей Петухофъ».

Трудне всего угнаться за вкомъ. Только что ты, запыхавшись, догналъ его, осдлалъ, какъ слдуетъ, вспрыгнулъ и похалъ на немъ, — какъ онъ снова длаетъ скачекъ, сбрасываетъ тебя и снова, сломя голову, мчится впередъ, a ты плетешься сзади — усталый, сбитый съ толку, ничего не понимающій.

Все это время я думалъ, что не отстаю отъ вка, a на-дняхъ мн пришлось съ горечью убдиться, что это рзвое животное снова оставило меня далеко позади.

Недавно я зашелъ въ первое попавшееся кафе на Невскомъ.

Цль y меня была весьма скромная, но достойная всякаго уваженія: выпить стаканъ кофе. И только.

Оказывается, что въ 1915 году это не считается цлью. Это только средство.

Не усплъ я уссться за столикомъ, какъ какой-то не особенно щеголевато одтый господинъ, чахлый и запыленный, подошелъ ко мн и, положивъ руку на край стола, спросилъ, таинственно озираясь по сторонамъ:

– Рубашки есть?

– Есть, — отвтилъ я немного удивленный выбранной имъ темой разговора при столь поверхностномъ знакомств со мной.

– Продаете?

— Нтъ, зачмъ же, — съ достоинствомъ отвтилъ я. — Мн самому нужны.

— Жаль. A то бы дло сдлали. Термометры вамъ нужны?

— Какіе термометры?

– Обыкновенные, лазаретные.

Тутъ я вспомнилъ, что y меня дома не было ни одного термометра. «Заболеешь еще, — подумалъ я, — нечмъ и температуру смрить».

Это соображеніе заставило меня отвтить съ полной откровенностью:

— Нужны.

— Сколько?

— Что сколько?

— Термометровъ. Предупреждаю, что y меня немного. Могу предложить 120 гроссовъ.

– Господи Іисусе! На что мн столько! При самой тяжелой болзни я обойдусь однимъ.

Онъ в ужас поглядлъ на меня, отшатнулся и поспшно отошелъ къ самому дальнему столику.

Другой господинъ, толстый, упитанный, въ песочнаго цвта костюм, подошелъ ко мн въ ту же минуту. Приблизилъ ко мн отверстый тяжело дышащій ротъ и вполголоса спросилъ:

— Свинцовыми блилами интересуетесь?

– Нтъ, провривъ себя мысленно и не колеблясь, отвчалъ я.

— Дубильную кислоту имете?

Мн надоли его безсмысленные вопросы и приставанія; чтобы отдлаться отъ его предложеній, я ршилъ прихвастнуть:

– Имю.

— Много?

— Сто пудовъ, — тупо уставившись въ стаканъ съ кофеемъ, буркнулъ я.

— Беру.

– Какъ такъ берете?

– Продаете вы ее?

– Что вы! Какъ же я могу продать… Она мн въ хозяйств нужна.

– Простите, — съ уваженіемъ склонился передо мной господинъ песочнаго цвта. У васъ кожевенной заводъ?

— Три.

– Очень пріятно. Почемъ y васъ пудъ выдланной, для подметокъ?

– Пятьсотъ рублей.

Господинъ испуганно запищалъ, какъ резиновая игрушечная свинья, изъ которой выпустили воздухъ, и въ смятеніи уползъ куда-то.

Если онъ былъ сбить съ толку и растерянъ, то и я былъ сбитъ съ толку и растерянъ не мене его.

Я ничего не понималъ.

Третьяго господина, подошедшаго ко мн, обуревало лихорадочное любопытство узнать, интересуюсь ли я ксероформомъ.

– Нтъ, нервно отвтилъ я и иронически добавилъ: — A вы подковами интересуетесь?

Онъ ни капельки не обидлся и не удивился.

— Помилуйте! Съ руками оторву. Сколько y васъ круговъ?

– Сорокъ тысячъ.

— Чудесно. A почемъ?

– По тысяч сто.