Шрифт:
Он молча смотрел, потом начал улыбаться и, не начав как следует, перестал, уголки его губ опустились.
«Эстонцы – такие медлительные!» – про себя чертыхнулась я.
– Я никуда не денусь, – сказал он.
– Точно?
– Да, – он кивнул и повторил: – Да.
– А то...
– Что?
– Я привыкла быть замужем.
– Я понял, – перебил он. – Не беспокойся.
Я и не беспокоюсь теперь.
Старомодная улитка Остальская вместе с котом благословили меня, когда мы уезжали. Кот даже больше благословил, чем пани. Ведь он – кот, я – Котова...
Колпастикова – комендантша казармы, спросила, подбоченившись:
– Уезжаешь?...
– Да.
– Правильно – уезжай отсюда!.. Я б тоже уехала, если б не Растаман.
– Может быть, мне еще придется вернуться. – Я огляделась: на крыше казармы меняли жесть. Кровельщики стучали молотками-дятлами изо всей силы.
– Ты не вернешься, – убежденно прогудела Колпастикова. – Ты поймала свое счастье за хвост!..
– Почему – за хвост?...
– А какое счастье без хвоста, Сашка? – фыркнула комендантша.
И правда, какое счастье – без хвоста?!
– Спасибо тому дню, когда ты родилась, – сказал он, когда мы приехали сюда.
Его мать бубнит, приезжая к нам по три раза за год: «Она тебя приворожила!.. Уйди с ее орбиты – она притягивает тебя, сын!..»
Но ему не сорваться с моей орбиты. Я притянула его к себе навсегда, и если мы сорвемся с орбит друг друга, то одновременно! Мы просто перестанем жить – нам хватает друг друга, нам никто не нужен.
Мне снова снятся хорошие сны – я перестала видеть себя голую над пропастью... Скоро, через месяц, родится наша дочка, и мы уже придумали ей три имени – французское, русское и на всякий случай эстонское... На кого она будет похожа – так и назовем.
Я не думала, даже в страшном сне, что полюблю того, чья машина убила моего мужа, ведь смерть забрала Илью – через этого человека... Его машина толкнула Илью – в никуда. И вдобавок некрасивая фотография привела к тому, о чем вы тут прочитали... Как, с чего началось это замещение в его сердце – любовь к Хелин сменилась на мучительную страсть ко мне.
Наверное, это было предопределено, и фотография в буклете, на которую страшно было взглянуть, – ни при чем. Просто мы должны были встретиться и полюбить друг друга. Вы же сами понимаете, что случайного в жизни ничего нет!
Точно нет.
Точней не бывает!..
Прошлое – в воспоминаниях, а сегодня – я счастлива, я – рыжая и на каблуках!.. Все случилось у нас само собой.
Илья с облака помахал мне рукой, и мы договорились встретиться через пятьдесят лет, на том самом месте – на пересечении улиц Глинки и Айвазовского. Ведь мне надо жить, даже если очень не хочется порой. Все равно, надо жить, потому что жизнь одна, и второй не дадут – хоть тресни!..
Жизнь – великий компенсатор
Седая женщина...
Седой мужчина.
Мы.
Это мы.
Через двадцать лет.
Или через тридцать?...
Неважно.
Мы все еще вместе, и я говорю ему шамкающим ртом:
– Принеси вилочку...
Валду фыркает и, пряча улыбку, идет, прихрамывая, на кухню. Он уже – не лев, а старый медведь...
Стрельчатые окна нашего дома у озера в Аквитании едва светятся в темноте.
Мне снова открылись врата счастья – я не одна на этой земле, я не одна... не одна... не одна...
Кабысдох
Фуат слушал радио. Оно трещало от атмосферных помех.
«В перестрелке погибли: Лео Мозес, по кличке Нахал, и полковник Интерпола Амадей Брук. Легко ранены так называемые Дед и Дон Элгуджа Пярнусский. Разборка произошла в чистом поле, неподалеку от хутора «Свинарник Эльзы», где, видимо, у них была назначена встреча. Полковник Интерпола Брук, вероятно, попал в эту перестрелку случайно. Его фура-длинномерка «Скания», груженная песком, была найдена за пятьдесят три километра от места трагедии.
Там же, в машине убитого Лео Мозеса, под ковриком в мешковине были обнаружены шесть ценных раритетов, украденных из мировых центров изобразительного искусства, в том числе – полотна Рембрандта, Вермеера, Поленова и Модильяни».
Фуат вздохнул – ни про Лихуту, ни про Хаверя, ни про руку фельдъегеря диктор не сказал ни слова. Сколько дней ему еще предстояло работать в уездной Тапе, Фуат не знал.
Помянув недобрым словом жизнь, он начал собираться.
...Кабысдох опять с чем-то играл, потом начал что-то увлеченно прятать, оглядываясь и рыча!.. Фуат присмотрелся и вдруг увидел, что кабысдох играет... с высохшей и очень грязной человеческой кистью.