— А могли они не заметить изменений в лаборатории?

— Конечно. Обычно никто даже не смотрит на чужие столы, пока не позовут. В прежние времена многие жаловались, что их работу копируют и даже крадут.

— Крадут? Это как?

— Ну, это, естественно, делают студенты, а не настоящие исследователи. Попадаются такие: целый семестр бездельничает, а потом перед экзаменами спохватывается. Со мной тоже такое было, когда я здесь появился. Я провел сложные, трудоемкие исследования в области грудной клетки — изолировал основные кровеносные сосуды, а это очень трудно сделать, не повредив их, — а когда пришел на следующий день, то увидел, что один хитрый молодой наглец копается скальпелем в моем препарате, пытаясь выдать работу за свою собственную. Он, видите ли, боялся, что его исключат из колледжа. У него экзамен был на носу. Все это выяснилось в ходе расследования.

— Я полагаю, вы не обращались в полицию?

— Нет, что вы. Руководство колледжа провело внутреннее расследование.

— Как вы думаете, почему вы заметили то, на что другие не обратили внимания?

— Это понятно. Я же отвечаю за организацию работ в лаборатории. Моя обязанность — обходить все столы и проверять, на месте ли оборудование, очищены ли должным образом инструменты, правильно ли обращаются с телами и прочее. Я сразу увидел, что кто-то решил поразвлечься.

— Поразвлечься? Почему вы так решили, доктор Олдройд?

— Потому что это сразу пришло мне в голову. На первый взгляд все выглядело как типичный студенческий розыгрыш. Такое случается время от времени, хотя такой странной картины я еще не встречал, уж вы мне поверьте.

— Вы узнали Годвина?

Свидетель энергично потряс головой, явно испытывая напряжение и дискомфорт:

— Нет. Это было лишь… ну, вы сами видели. Это вообще не выглядело человеком. И лицо все изуродовано.

— Итак, какова была ваша первая реакция?

— Я рассердился. Подумал, что это уж слишком. — Олдройд сделал паузу и глубоко, шумно вздохнул. — Время от времени — как я уже говорил — компании студентов впадают в коллективное веселье, стараются выпендриться друг перед другом и начинают развлекаться с каким-нибудь трупом. Они одевают его или приделывают дополнительную руку или ногу, ну, в общем, что-нибудь в этом духе. Как правило, этим занимаются на младших курсах — у молодежи своеобразное чувство юмора, им кажется, что это шутка. Но, конечно же, мы относимся к подобным случаям предельно серьезно. Предпринимаются все усилия, чтобы установить нарушителей и подвергнуть их дисциплинарному наказанию. Мы немедленно сообщаем все декану. Он обращается в комитет по этике, там рассматривают каждый такой случай и налагают официальное взыскание. Записи об этом всегда остаются в документах. Повторный поступок такого рода — и студент исключается из колледжа. Предполагается, что еще до начала занятии по анатомии все они проходят тесты по этике. Если выявляется недостаток уважения к людям, чьи тела предстоит изучать в лаборатории, студента нельзя допускать к дальнейшему обучению и позволять ему становиться врачом. — Олдройд покраснел. — Ну, это мое мнение, по крайней мере. Иногда я думаю, что в наши дни слишком много вседозволенности — сплошные демонстрации против той или иной дискриминации и прочая чепуха…

Макриди предложил свидетелю стакан воды, и Стив сделал паузу, давая Олдройду возможность попить, а потом продолжил свои вопросы:

— Значит, теоретически, в колледже должны быть все записи о подобных случаях?

Олдройд энергично мотнул головой:

— Ручаюсь, что так оно и есть.

— К кому мы должны обратиться, чтобы получить к ним доступ?

Олдройд уставился в стакан, провел пальцами по влажной кромке.

— Ну, вообще-то, к декану.

— И кто у вас декан?

Олдройд попытался ответить, но голос его сорвался.

Макриди, видимо, решил, что пришла пора и ему вступить в беседу:

— Им как раз и был профессор Годвин, не так ли?

Олдройд кивнул, губы его скривились. «Держите его в рамках, — подумала Брайони. — Не дайте ему попасть под влияние эмоций. Он еще многое может рассказать».

Макриди заговорил мягко и медленно, как будто обращался к ребенку:

— Итак, сперва вы подумали, по понятным причинам, что это чья-то шутка?

— Да, и эта штука — ну, я ведь не знал тогда, что это Годвин, — она сразу напомнила мне картину Хогарта. Годвин обычно показывал слайды на лекциях по истории анатомии. И еще у него в кабинете висела эта репродукция. Так что у меня были все основания предположить, что кто-то из юнцов вдохновился рисунком.

— И что заставило вас потом подумать, что это не так?

— Ну… видите ли, тут было два момента. Когда я подошел поближе, то, конечно, ощутил запах формальдегида, а у наших студентов его нет. Я понятия не имею, где убийца достал его в концентрированном виде. А затем… ну, то, что сделано с телом. Слишком сложная и технически трудная работа. На торсе, правда, выполнены стандартные операции, но вкрутить в череп толстый болт, не допустив при этом, чтобы кость треснула, тут нужно настоящее мастерство. Сомневаюсь, что я сам справился бы с такой задачей, а у меня есть кое-какой опыт черепно-мозговой хирургии.

Повисла пауза.

— И вдруг я внезапно узнал жертву. Сначала я просто поверить не мог. Я видел Годвина накануне, в обеденное время, он сидел в пабе и ел сэндвич с ветчиной, и выглядел таким довольным — ведь он только что получил финансирование для открытия новой лаборатории. Профессор купил мне пиво, чтобы отметить это событие. Знаете, у него есть жена и взрослые дети — сын и дочь, — хотя я их никогда не видел. Но Годвин часто о них говорил. Его сын читает лекции по философии в Кембридже, по-моему, уже второй год…