Зачем им нужно мучить именно этого котенка? Я ничего плохого им не сделал.

Все кончается. Вдруг, будто выключили электричество. Что за черт? Боже мой, я думал, я с ума сойду. Эльюэл на минуту забылся, схватился за голову и кричит:

– Прекратите! Прекратите!

Пиньяцу пришлось дать ему транквилизатор.

Тишина. Ширится, шуршит. Ширится, ширится. Становится хуже бомбежки.

Они ушли? Или затаились и ждут, когда мы высунем нос? Говорят, Палач – мастер психологической войны.

Я расстегиваю ремни безопасности и ползу к параше. Принеся жертву, брожу, пытаясь успокоиться, по отсеку. Пиньяц терпит пять минут, а потом резко говорит:

– Сядьте. Вы генерируете тепло.

– Да ладно тебе. Задница устала. И намокла.

– Сядьте. Вы на клаймере, лейтенант. Не один я не могу успокоиться. Воцарившаяся тишина – прекрасная питательная среда для тревоги. Никто никому не глядит в глаза.

Десять часов. В операционном отсеке кто-то плачет. Удивительно. Мы уже бывали в таком долгом клайминге. Почему же на этот раз так тяжело? Близость Палача? Плачущему дают транквилизатор. Он замолкает.

Методичное помешательство командира оказалось эффективным. Повышение внутренней температуры отстает от обычного графика, хотя у нас мало топлива, чтобы использовать его для теплоотвода. Вскоре после того как стихает плач, командир дает команду о полной смене атмосферы, а потом добавляет:

– Санитар, дать снотворное первой группе.

Вокруг тепло, но меня все равно колотит дрожь. Снотворное. Крайнее средство увеличить переносимость клайминга, замедлив метаболизм и снизив реакцию на среду у членов экипажа не на критических постах. Мера отчаяния. Обычно применяемая гораздо позже.

– Фосс, почему бы тебе просто не раздать капсулы? – спрашиваю я фельдшера, проходящего по отсеку со шприцем в руках, похожим на тяжелый лазер с насадкой от душа на конце.

– Некоторые попытаются их припрятать.

Я закатываю рукав, но Фоссбринк игнорирует меня, поворачивается к Бату, который мне кажется более необходимым человеком для выживания корабля. Бат, кажется, не собирается проснуться никогда.

– А почему не я? Каким образом вы выбирали?

– Психологический профиль, профиль выносливости, указания командира, критические рейтинги. Почти всегда можно найти человека для любой работы. Далеко не всегда можно найти того, кто выдержит напряжение и жару.

– Что будет, когда мы выйдем?

Он пожимает плечами.

– Их там не будет. Или будут. Если будут, то дальше все не важно.

Я загораживаю ему путь, протягивая руку. Снотворное – лучший выход. Никаких тревог. Если проснешься – значит, мы справились.

– Нет. Вам не будем, сэр.

– Но я же самый бесполезный.

– Приказ командира, сэр.

– Проклятие!

Сейчас мне ничего не хочется больше, чем полного снятия с себя какой-либо ответственности за собственную судьбу.

Четырнадцать часов. У меня жар. Не могу спокойно сидеть. Промок от испарины. Дыхание частое и поверхностное из-за жары, вони и недостатка кислорода в воздухе. Чистый кислород. Воздух должен быть чистым кислородом.

Каков, черт возьми, рекорд продолжительности клайминга? Не могу вспомнить. Похоже, что командир решил его побить. И для этого идет на все, даже корректирует кривые разогрева, сбрасывая со счетов погибших.

На переборки не смотрю. На них одеяло плесени. Я почти вижу, как она разрастается, разбрасывает споры, наполняет воздух сухим, спертым запахом. Господи! Пятно плесени уже на рубашке Бата! Я почти непрерывно кашляю, споры раздражают горло. Еще спасибо, что аллергии нет.

Сок кончился, остается вода, бульон и таблетки. Йо-хо-хо! Голод на клаймерах.

Где тот бесстрашный бывалый космический пес, веселивший парней с маяка? Ха! Охотники сорвали с него маску.

Час назад Фоссбринк снова всех обошел и, как в прошлый раз, меня миновал. Я беспощадно его обматерил. Он дал мне таблетку, которую я имею право проглотить только по приказу командира.

Те из нас, кто еще в сознании, немного спятили. Мне очень хочется отключиться, но…. Не хватает внутренних сил бросить вызов и проглотить таблетку. Все думаю об этом, но руку ко рту поднести не могу.

Господи, как же тут тоскливо!

Последнюю слабую связь с реальностью поддерживает ненависть к Старику. Старинный друг. Одноклассник. И так поступил со мной. Перерезая ему глотку, я бы улыбался от снастья.

А эти сволочи наверху? Какого хрена они не убираются? Хватит уже.

В операционном отсеке вахту стоят лишь двое – командир и Уэстхауз. Из инженерного ничего не слышно, но там кто-то тоже еще держится. В эксплуатационном на ногах один только Бредли. Упрямый парень наш младший лейтенант. А здесь, в оружейном, глаза открыты у двоих – у Кюйрата и Пиньяца.