– Но они оскверняют памятник минувшей славы человеческого рода, — воскликнула она.

– Нет ничего дешевле минувшей славы, — заметил я. — Нас заботит настоящее, и именно в настоящем им нужны материалы.

– И давно это началось? — спросил Миштиго.

– Мы начали демонтаж три дня назад, — ответил Рамзес.

– Что дает вам право это делать?

– Демонтаж санкционирован Департаментом Искусств, Памятников и Архивов Управления Земли, Шрин.

Миштиго повернулся ко мне, его янтарные глаза странно блестели.

– Вы! — сказал он.

– Я глава этого департамента, это верно.

– Почему никто больше не слышал об этой вашей затее?

– Потому что теперь сюда приезжают очень немногие, — объяснил я. — Это еще один хороший повод разобрать пирамиду. В наши дни на нее не слишком часто смотрят. У меня есть право санкционировать такие акции.

– Но я добирался сюда из другого мира, чтобы ее увидеть.

– Тогда смотрите поскорее, — сказал я ему. — Она тает быстро.

Он повернулся и посмотрел.

– Очевидно, вы совершенно не представляете себе ее истинного значения. Или, если представляете…

– Напротив, я точно знаю, чего она стоит.

– …И эти несчастные, — он возвысил голос, обозревая сцену, — которые работают там, внизу, под жгучими лучами вашего ужасного солнца — они трудятся в крайне примитивных условиях! Вы что, даже не слыхали о существовании подъемно-транспортных механизмов?

– Конечно, слышал. Это дорого. Все эти люди сами вызвались здесь работать за символическую плату — и «Экторз Эквити» не позволил нам применять плетки, несмотря на то, что люди сами это предлагали. Все, что мы можем, — это щелкать плетками в воздухе около работающих.

– Что это за «Экторз Эквити»?

– Профсоюз актеров. Хотите увидеть технику? — Я сделал жест рукой. — Посмотрите вон туда, на горку.

Он посмотрел.

– Что там происходит?

– Мы ведем запись на видеопленку.

– Чего ради?

– Когда работа закончится, мы собираемся отредактировать запись, сократив ее до приемлемой длины, и воспроизвести ее в обратном направлении. Назовем, наверное, так: «Строительство Великой пирамиды». Сгодится, чтобы посмеяться — и чтобы подзаработать. Ваши историки все время теряются в догадках относительно того, как мы ее построили. Может быть, наша лента их порадует. Я решил, что лучше всего здесь подойдет вариант ГСПН.

– ГСПН?

– Грубая сила и полное неведение. Вы только посмотрите, как они переигрывают: ходят следом за камерой, ложатся и сразу встают, когда она поворачивается в их сторону. В окончательном варианте они будут кишеть на всей площадке как муравьи. Но ведь это первый земной фильм за долгие годы.

Они по-настоящему взволнованы.

Дос Сантос разглядывал оскаленные зубы Рыжей и напряженные мускулы у нее под глазами. Затем он взглянул на пирамиду.

– Вы сумасшедший! — заявил он.

– Нет, — ответил я. — Отсутствие памятника само может быть в некотором роде памятником.

– Памятником Конраду Номикосу?

– Нет, — сказала Рыжая. — Деструктивное искусство существует так же безусловно, как и креативное. Думаю, что он затеял нечто подобное. Он играет в Калигулу. Может быть, я даже понимаю почему.

– Благодарю вас.

– Не радуйтесь. Я сказала «может быть» — художник делает это с любовью.

– Любовь — это ненависть с отрицательным знаком.

– «Я умираю, Египет, умираю», — сказала Эллен.

Миштиго рассмеялся.

– А вы, Номикос, покруче, чем я думал, — заметил он. — Но вы не незаменимы.

– Попробуйте-ка уволить служащего — особенно меня.

– Это может оказаться проще, чем вы думаете.

– Увидим.

– Возможно.

Мы снова повернулись в сторону оставшихся 90 процентов пирамиды Хеопса/Хуфу. Миштиго опять стал диктовать заметки.

– Лучше, если сейчас вы будете смотреть отсюда, — сказал я. — Наше присутствие в кадре приведет к пустой трате ценного метража. Ведь мы — анахронизмы. Спуститься вниз мы сможем во время перерыва.