Ну, я ж не особо думаю, что говорю, и знаете, что она тут выдала?

Говорит мне:

— Ах, Минни, я бы с удовольствием одолжила вам денег, но в последнее время Джонни задает так много вопросов.

Оборачиваюсь, чтобы сообщить, что, если негритянка жалуется на дороговизну, это вовсе не значит, что она клянчит деньги, — но не успеваю рта раскрыть, как чертова карамель уже сгорела.

На воскресной службе в церкви перед паствой воздвигается Ширли Бун. Губищи хлопают, что твой флаг на ветру, — напоминает нам, что следующее приходское собрание состоится в среду, будут обсуждать сидячую забастовку у закусочной «Вулворт» на Эмит-стрит.

— Собрание ровно в семь. Не опаздывайте! — грозит Большая Ширли, тыча в нас пальцем.

Она похожа на гигантскую мерзкую белую училку. На которой никто не хочет жениться.

— Будешь в среду? — спрашивает Эйбилин.

Мы идем домой в самую жару, в три часа. В кулаке у меня зажат «похоронный» веер. Машу им с такой скоростью, что можно подумать, будто у веера есть моторчик.

— Времени нет, — бурчу в ответ.

— Я что, опять должна идти одна? Да ладно тебе, я прихвачу имбирное печенье и что-нибудь…

— Я же сказала — не могу.

Эйбилин кивает:

— Ну ладно. — И шагает себе дальше.

— Бенни… у него опять астма. Не хочу оставлять его одного.

— Понятно, — хмыкает Эйбилин. — Когда будешь готова, расскажи мне о настоящей причине.

Сворачиваем на Гессум, огибаем машину, явно умершую от теплового удара прямо посреди улицы.

— Да, пока не забыла, мисс Скитер хочет во вторник вечером прийти пораньше, — сообщает Эйбилин. — Около семи. Тебе подходит?

— Боже, что я творю? Должно быть, сошла с ума, выдаю страшные тайны черной расы белой леди, — я опять начинаю злиться.

— Это же мисс Скитер, она не такая, как прочие.

— Все равно, как будто сплетничаю за своей собственной спиной. — Я уже пять раз встречалась с мисс Скитер, а легче все не становится.

— Хочешь прекратить? — спрашивает Эйбилин. — Не надо, чтоб ты чувствовала себя обязанной.

Я молчу.

— Эй, ты в деле, Минни?

— Я просто… хочу, чтоб детям жилось лучше, — бормочу я. — Но жаль, что этим занимается белая женщина.

— Пойдем на собрание в среду. Поговорим об этом подробнее, — с улыбкой предлагает Эйбилин.

Знаю, она не отстанет. Вздыхаю и признаюсь:

— У меня неприятности, ясно?

— С кем это?

— Ширли Бун. На прошлом собрании все поднимали руки и молились, чтобы черных пускали в туалеты для белых, и говорили, как они собираются сесть у стойки в «Вулворте» и не сопротивляться всяким нападкам, и улыбались, будто мир скоро станет новым и сверкающим, а я… у меня просто вырвалось. Я сказала Ширли Бун, что ее задница никак не поместится на табуретке в «Вулворте».

— А Ширли что?

Я изобразила голос моей школьной училки:

— «Если не можешь сказать ничего хорошего, лучше вообще ничего не говори».

Мы подходим к дому Эйбилин, оборачиваюсь к ней. Она изо всех сил сдерживает смех, так что лицо посинело.

— Не смешно, — ворчу я.

— Я так рада, что ты моя подруга, Минни Джексон! — Она обнимает меня крепко-крепко и держит так, пока я не начинаю задыхаться и не говорю, что мне пора.

Топаю дальше по улице, сворачиваю за угол. Не хочу, чтобы Эйбилин знала. Не хочу, чтобы кто-нибудь вообще догадался, как мне нужны эти рассказы мисс Скитер. Теперь, когда мне закрыт путь на собрания Ширли Бун, это все, что у меня осталось. Не могу сказать, что встречи с мисс Скитер приятны. Каждый раз я жалуюсь. Почти рыдаю. Бешусь и устраиваю истерику. Но факт: мне нравится рассказывать свои истории. Как будто я при этом делаю что-то важное. Когда выхожу от Эйбилин, бетон в моей груди размягчается, тает, и несколько дней после этого я могу дышать свободно.

Понимаю, есть много других «чернокожих» мероприятий, кроме моих рассказов и собраний Ширли Бун, — демонстрации в городе, марш в Бирмингеме, митинги за гражданские права. Но дело в том, что меня не слишком волнуют избирательные права. И плевать мне на право обедать за одной стойкой с белыми. Но мне важно, чтобы лет через десять белая леди не называла моих девочек грязными и не обвиняла их в воровстве серебра.

Вечером дома я помешиваю фасоль, кладу ветчину на сковородку.

— Киндра, зови остальных, — обращаюсь к своей шестилетке. — Сейчас будем есть.

— Уууужиииинн! — вопит Киндра, ни на дюйм не двигаясь с места.

— Иди и позови своего отца! — взрываюсь я. — Сколько раз повторять, чтоб не орала в доме?

Киндра закатывает глаза, будто ее попросили о самой идиотской вещи на свете. Делает несколько шагов по коридору и опять вопит:

— Уууужиииннн!

— Киндра!

Кухня — единственное место в доме, где мы можем собраться все вместе. Остальное пространство поделено на спальни. Мы с Лероем в задней части дома, рядом в маленькой комнатке — Лерой Младший и Бенни, а в гостиной устроена спальня для Фелисии, Шуге и Киндры. Так что остается только кухня. Если на улице не дикий холод, задняя дверь всегда открыта, только сетка от мух задернута. Слышны детские крики, шум машин, соседские скандалы, собачий лай.