Шрифт:
– А когда увянут розы на щеках?
Она поняла. Ну конечно, она должна была об этом задумываться.
Мне сразу вспомнился Норт-Энглиш, увивавшийся за Белиндой.
Дядюшка Маренго был явно не прочь расширить свои горизонты.
Ну и хрен с ним.
– Я кое-что нашла, – подала голос Тинни. Как ни удивительно, она до сих пор ухитрялась держать себя в руках. Книга, которую она мне протянула, называлась заманчиво. «Оборотни: чудовища в людском обличье».
Вскоре выяснилось, что название – самая занимательная часть этой книженции. В ней описывались только случаи превращения людей в волков, медведей, кошек и прочих, в том числе мифических животных. Умение управлять превращением – будь то в орлов, змей и т. д., и т. п. – приписывалось исключительно богам и демонам. Это что же получается: я опять связался с богами? Благодарю покорно.
Тама даже не пыталась заглянуть в книгу, не говоря уж о том, чтобы читать у меня через плечо. Она что, неграмотная? Может быть; неграмотных хватает, особенно среди женщин. Лично я научился читать и писать потому, что это – замечательный способ убить время между атаками врага. На фронте многие грамоту освоили. Со временем все приказы стали отдавать в письменной форме. В конце концов, грамотные карентийцы оказались сильнее неграмотных, в большинстве своем, венагетов.
Но это было на войне. А ныне карентийские владыки забеспокоились, начали подозревать, что совершили изрядную глупость, допустив простой народ к грамоте и книгам. Образованность ведет к тому, что в головы подданных проникают всякие бредовые идейки. Книги позволяют разным парням, которых и на свете-то давным-давно нет, передавать грядущим поколениям свои крамольные мысли.
Поговаривают, что и крестьяне стали тайком учить своих детишек грамоте. Нынешнее вольнодумство грозит распространиться на все общество и подорвать государственные устои.
Но девушек по-прежнему грамоте не учат. Тинни – исключение; ее научили потому, что кому-то требовалось вести книгу учета. В семье Тейтов каждому найдется дело; своей деловитостью они порой напоминают гномов, ей-ей.
Некоторое время спустя Тама сказала:
– Гаррет, я птица дневная. И встала сегодня рано. Пора ложиться.
Я рассеянно кивнул. Ее это, естественно, не устроило.
– Гаррет, я хочу спать. А если я оставлю вас без присмотра, Маренго меня убьет.
– А…
– Я покажу вам ваши комнаты. Надеюсь, вы не удерете среди ночи с фамильными драгоценностями Норт-Энглишей.
Красться на цыпочках мимо громовых ящеров, да еще без света? Вот Венейбл порадуется.
Вслух я ничего говорить не стал, ограничился кивком. Тинни не оценила моей сдержанности, приняла ее за трусость, и я удостоился презрительного взгляда.
Значит, комнаты. У каждого своя, и дверь закрывается на засов, и никто не знает, где все остальные…
Меня поселили первым. Быть может, из тех соображений, что Тинни вряд ли пойдет бродить по коридорам. В отличие от буйного Гаррета.
В комнате было темно хоть глаз выколи.
– Вот кровать, – сказала Тама, поднимая повыше лампу, которую держала в руке. – Горшок под кроватью. Спокойной ночи, Гаррет. Спокойной ночи, птичка. – И они с Тинни вышли.
Я сумел наощупь добраться до двери и остаться в живых. Выглянул в коридор. Ни лучика света. Нет чтобы рассыпать крошки, которые светились бы в темноте. Плохая девочка. Или – недостаточно плохая.
Попка-Дурак тихонько хмыкнул.
Вы не поверите, но я начинал тосковать по прежнему горлопану и похабнику.
– Будешь хмыкать, выкину во двор, – пообещал я. – Сожрут как миленького. – И, не раздеваясь, плюхнулся на кровать.
75
Пуховая перина приняла меня в свои объятия. Я заснул в мгновение ока, слишком вымотанный, чтобы страдать от одиночества.
А когда проснулся среди ночи, то вдруг выяснил, что одиночество закончилось.
– Ты что, клубок за собой разматывала, чтоб меня потом найти?
– Откуда ты узнал, что это я? – шепотом спросила Тинни.
– А кому еще?
– Ну, этой тощей ведьме Монтецуме, например. Или она здесь уже побывала?
Я узнал тебя по аромату твоих волос, по фигурке и по всему остальному. Да ты и не такая костлявая, и не такая длинная, как пресловутая тощая ведьма. Вслух я этого говорить не стал.
– Нет, ее пока не было. Как ни странно, никого, кроме тебя, ко мне особо не тянет.
– Да неужели? Смотри, допросишься: тогда уж точно никого тянуть не будет.
– Потише, лапушка, а то попугая разбудишь.
– Норовишь мне рот заткнуть?
Я знал один способ, как это сделать. Но у него есть недостаток – приходится прерываться, не в последнюю очередь потому, что Тинни любит, чтоб ей так затыкали рот.
Две вещи, обе малоприятные, случились одновременно. Попка-Дурак вдруг разразился пиратской песней о роме, серебре и сундуках мертвецов, а меня кто-то ткнул под ребра острым, будто нарочно заточенным пальчиком. Боль была едва терпимой. Чей-то голос прошептал мне на ухо: