— Тебе ведь сказано, — резко ответил Штубер по-немецки. — Перед тобой десантники. Слышал о десанте? — перешел он на русский.

— А как же, слышал. Те, что прочесывали долину, говорили между собой. Немецких десантников искали.

— Ну вот, Розданов, а вы что-то там твердили о непонятливости господина Лозовского, — и губы оберштурмфюрера передернула презрительная улыбка. — Что за склонность без конца недооценивать и ругать своих земляков, поручик белой гвардии?! Оружие есть? — снова обратился к Лозовскому.

— Там оно, — кивнул в сторону стожка.

— Значит, оружие все же не бросил? Похвально. А когда я доски отбивал — слышал?

— Нет.

— Так ты что, умудрился прозевать нас?

— Придремал малость, господин офицер.

— Так бы и сказал. Почему такое недоверие? Вот видишь, ты объяснил, и сразу же все прояснилось. Господин Лозовский, отныне вы — солдат Великой Германии.

— Как… это? — не уловил своего «везения» дезертир.

— Через несколько дней вы вернетесь в это село старостой. А может, и начальником районной полиции. Все будет зависеть от вашего старания и преданности рейху.

Лозовский сначала испуганно уставился на Штубера, а затем медленно перевел взгляд на Розданова. Этому он доверял больше, хотя бы потому, что поручик был русским.

— Ну, отвечай, отвечай. Германский офицер предлагает тебе не позорный плен, а почетную службу в вермахте. Или в полиции. Тебе даруют жизнь. Все равно красные тебя бы расстреляли.

— Буду стараться, господин офицер, — дрожащим голосом заверил дезертир. — Коммунистом я никогда не был.

— Но и никогда не думал, что это будет считаться твоей заслугой, — язвительно заметил Розданов. — Все вы теперь будете отрекаться от своего красного нутра, провинциальные мерзавцы…

Лозовский очумело посмотрел на Розданова. Он все еще не мог взять в толк, что это за человек, почему он оказался рядом с немецким офицером, почему так ведет себя, а главное, какую роль способен сыграть поручик в его собственной судьбе. Единственное, что он хорошо усвоил, — что этот лейтенант — не красноармеец, а значит, расстрел перед батальонным каре по приговору военного трибунала на время откладывается.

— Можно я схожу за своей винтовкой? — спросил он Розданова.

— Почему же ты оружие не выбросил?

— Война ведь вокруг.

— Но ты же не собирался воевать? Или все же собирался?

— Он решил влиться в ряды вермахта со своим оружием, — ухмыльнулся Штубер. — Но то, что винтовку он все же не бросил, как-то смягчает его вину перед Родиной.

— Ну что стоишь, провинциальный мерзавец? — не стал морально истязать его поручик. — Неси свою берданку. Только не вздумай брать нас в плен.

— Какой там плен?! — проворчал Лозовский. — Но и вы меня тоже в плен не ведите.

— А что нам с тобой делать? — огрызнулся Розданов. — Разве что здесь же и казнить. Выбор у нас небольшой: либо пристрелить тебя, либо переправить через Днестр в качестве словоохотливого «языка».

Через несколько минут Лозовский вновь появился у сарая, но уже с винтовкой за плечом и с пилоткой на голове.

— Может, и пересидим где-то здесь, на этой стороне, пока немцы… ваши то есть, извиняюсь, подойдут? — с надеждой спросил он. Идти через Днестр, на погибель, ему вовсе не хотелось.

— Сейчас мы пойдем на шоссе, — не резко, но очень твердо ответил Штубер. — И вернемся на тот берег по мосту.

— Так ведь не пройдем.

Штубер вопросительно взглянул на него.

— Там документы проверяют.

— Ну, кое-какие документы у нас все же есть. И не думаю, чтобы они тщательно проверяли у тех, кто идет на фронт. Другое дело те, кто приходит с правого берега.

На какое-то время в сарае воцарилось напряженное молчание. Штуберу понятно было колебание Розданова и Лозовского. Ему и самому хотелось отсидеться здесь. Это убежище казалось таким мирным и надежным. Его так не хотелось покидать.

— По мосту — так по мосту… — первым прервал молчание Лозовский. — А пока давайте зайдем ко мне в дом. Перекусим, подумаем, как быть дальше. Леском пойдем. Незаметно.

В доме их ждала маленькая, худенькая, почти лилипутской комплекции женщина. Когда мужчины вошли в дом, она сидела за столом, на котором уже исходили паром две миски борща и миска картошки в мундирах. Рядом с ними серел казанок с квашеной капустой. Появление двух незнакомых мужчин ее совершенно не удивило, она словно бы ждала их. Некрасивое, безликое какое-то лицо ее казалось совершенно безучастным.

— Эти — со мной. Подождешь в той комнате, — наставлял Лозовский, пока женщина наполняла борщом третью миску. — Нет, лучше во дворе. Если кто сунется — в окно постучишь.