— Вы ведете себя, как провинциальный мерзавец, лейтенант. Я ведь представился: перед вами лейтенант германской армии, бывший поручик русской Белой гвардии Розданов. Какие еще разъяснения по этому поводу вам нужны?

— Я не желаю принимать игры вашей контрразведки, ЧК или как вас там следует называть! — снова взвизгнул лейтенант.

И тогда Розданов захватил его за китель, притянул к себе, резко ударил головой так, что рассеченные губы сразу же покрылись кровяной пеной, и прошипел:

— Или ты поймешь меня, или я сейчас же утоплю тебя в этом зловонном болоте. Причем топить буду медленно, смакуя. Ни один красно-русский тебя бы так не топил. Дошло?

— Прекратите избивать меня, — сорвался на полушепот пленный. Но именно этот срыв подсказал Розданову, что германец поуспокоился и готов к разговору.

— А теперь слушайте меня внимательно. Нашу группу возглавляет офицер СС, агент гестапо, в чине оберштурмфюрера. Это известный разведчик. Этой ночью мы должны перейти линию фронта.

— Речь идет о лейтенанте, который меня допрашивал? — пробормотал Розбах, все еще недоверчиво рассматривая красноармейскую гимнастерку человека, выдающего себя за офицера вермахта.

— Неважно, о ком именно идет речь. Не задавайте слишком много вопросов. Ибо отвечать на них будут в гестапо. Вы этого хотите?

Упоминание о гестапо как-то сразу охладило лейтенанта. Похоже, он опасался его агентов куда больше, чем советской контрразведки. Впрочем, Розданова это не удивило. Нравы и порядки, царящие в Германии со времени прихода к власти Гитлера, были хорошо известны ему.

— Что я должен сделать, господин лейтенант? — наконец пришел в себя Розбах.

— Вот с этого вопроса вы и должны были начинать разговор. Осознавая, что в этом мире вам крупно, просто-таки невероятно повезло.

— Допустим, я уже осознал это. Ваши предложения?

— Через несколько минут мы поведем вас расстреливать. В плавни. Стрелять, само собой разумеется, будем вверх. То есть, дадим вам возможность уйти к нашим. Но, когда будем уводить вас отсюда, вы должны буквально ползать у наших ног, умоляя спасти вам жизнь. Причем все должно быть натурально. Как в лучших театрах Европы. Чтобы большевики-красноперы поверили: человек идет на смерть.

— Ползать у ног? — вдруг напыщенно переспросил Розбах. Поняв, что ему действительно чертовски повезло и смерть откладывается, пленный решил сыграть «в гордыню». — Только не это. Есть ведь еще и такое понятие, как «честь мундира».

— Что-что? — побагровел Розданов. — Слушайте, вы, провинциальный мерзавец! В вашем положении это уже не «честь мундира», а чистота подштанников. Если у вас хватило ума сдаться большевикам в плен…

— Но я не сдавался! — Розданов заметил, как вдруг осел голос лейтенанта.

— То есть как это не сдавались? Вы ведь сами перешли к красным. Исходя из своих убеждений.

— Да неправда все это! Меня взяли в плен. Меня оглушили.

— Вполне допускаю. Однако доказать это можем только мы. Поэтому внимайте каждому моему слову.

Пока Розданов договаривался с лейтенантом о деталях «побега после расстрела», Штубер отослал телефониста с ведром за водой, а сам на виду у находившихся неподалеку старшины и нескольких солдат имитировал разговор со штабом.

— Что делать с этим пленным немецким лейтенантом, товарищ подполковник?! Даже так? Расстрелять?! Но он может дать ценные сведения. Если, конечно, хорошенько поднажать на него. Могу отправить его со старшиной, — услышав, что речь идет о нем, старшина подошел поближе. — Ну, есть тут один старшина, с передовой отошел. Опытный мужик. Нет, этот лейтенант не из эсэсовской части. Но может кое-что рассказать. Да? Значит, все-таки в расход? Сегодня же? Есть. Понял! Как прикажете. Думаю, до полудня продержимся. Но хорошо бы подбросить подкрепление. И хотя бы парочку орудий. Есть. Так точно.

Штубер положил трубку на полевой аппарат и вопросительно посмотрел на старшину и подошедшего к ним Семенюка.

— Так что, велено расстрелять? — спустился в его окопчик старшина.

— Слыхал ведь. Только спрашивается тогда: какого черта мы с ним здесь морочились? Да и вы там, у себя на передовой. Кстати, его привел сюда морячок-речничок. Что-то его не видно.

— Не видно, точно, — пробасил старшина Конюхов. — Погиб. Как только вернулся от вас. Не в бою. Вроде как случайная пуля. Снайпер, видать, подкараулил.

— Снайпера у них зверствуют, это известно.

— Может, его еще и спасли бы, да только поторопился мужик. Пришел в себя, понял, в чем дело, и… горлом на штык. Храбрый был якорник. Ни одного морячка не уцелело. Все полегли.

— Моряки… Эти всегда славились.

Тема разговора вроде бы исчерпала себя, но в это время старшина настороженно как-то оглянулся на бойца.

— Семенюк, ты пока погуляй. Нам тут по-командирски поговорить надо.

Парнишка неохотно отошел. Но Штуберу показалось, что все равно отошел он лишь на такое расстояние, с которого при громком разговоре мог бы улавливать хотя бы отдельные слова.