Я поглядела на нее с чувством горячей признательности и быстро зашагала к Коптильне, подавляя в себе желание обернуться, потому что была уверена, что она стоит на том самом месте, где мы попрощались, и ждет, когда я обернусь. Я невольно содрогнулась, представив себе, какая мерзкая получится из нее женщина.

В тот вечер я обедала за столом Эллен Морни. Слава Богу, она снова осталась в городе, и тем не менее я чувствовала себя крайне неуютно, сидя рядом с людьми, сокровенные тайны которых мне были теперь известны. Я не могла заставить себя не то что заговорить с Онзлоу Уикесом, но даже взглянуть на него. А Артур Перселл показался мне еще более неприятным, чем прежде. Я была рада, что за нашим столом отсутствовала Конни Берджесс, а главное — Сисси Браун. Они вернулись на свои обычные места. В этот день, во время обеда, меня вдруг пронзила страшная мысль: не исключено, что ты сидишь сейчас рядом с убийцей.

Кофе я пила с Тэрри в преподавательской. Мы говорили о новом спортивном комплексе, когда мне подумалось, что, вероятно, во время Инквизиции Мэри пришлось рассказать о том, что она делала в тот злополучный день. Если так и если, как утверждает Анджела, она действительно ходила в заповедник Балюстрода и услышала или увидела там нечто такое, что было крайне нежелательно для кого-то, могла ли она поведать обо всем этом Инквизиции?

Вскоре Тэрри вызвали на собеседование с какой-то абитуриенткой, но я успела ее спросить, не склонна ли Анджела О'Коннелл к выдумкам.

— Нет, не думаю, — сказала Тэрри. — У нее много странностей, как вы, должно быть, уже заметили, но я не думаю, что она способна на ложь. Пожалуй, скорее наоборот. Она черпает какую-то сатанинскую радость в убеждении, будто все, что она говорит, — святая правда. Вы испытали это на себе, не так ли?

— Да. Сегодня она озадачила меня рассказом о том, что Мэри за несколько дней до смерти ходила в заповедник Балюстрода. В тот день, когда из ее комнаты исчезла Мертвая Обезьяна.

Тэрри кивнула.

— Она позабавила меня аналогичным рассказом на следующий день после Инквизиции. Боюсь, я отреагировала довольно резко. Я сказала, что Мэри достаточно натерпелась от старшеклассниц и что ни Эллен, ни я не заинтересованы в том, чтобы ее снова наказывать.

Я допила свой кофе и отправилась в старую Коптильню. Проходя по лужайке, я на минуту задержалась. На землю опустились сумерки, зажглись первые звезды в вышине, небо приняло розовато-фиолетовую окраску — близилась ночь. В окнах дома, где прежде обитали рабыни, а позже переоборудованного под дортуары, горел свет. В одном из окон я увидела Констанс Берджесс, беседующую с кем-то, кого я не узнала, и решила поговорить с ней. Как староста школы, она наверняка присутствовала на Инквизиции. Я постучалась, и дверь открыла Гейл Сандерс; она жила в одной комнате с Констанс Берджесс. Сидевшая теперь за столом Констанс сразу же встала, а когда я извинилась за внезапное вторжение и спросила, может ли она уделить мне несколько минут, любезно согласилась. Настолько любезно, что я решительно отказывалась верить, будто она украла у матери драгоценности. Зачем ей понадобилось красть, когда она имеет все, о чем может только мечтать любая девочка? Ее стереосистема, по-видимому, самая дорогая из новейших моделей, а по случаю ее шестнадцатилетия отец, говорят, подарил ей новенький «мазерати» с откидным верхом.

Когда я объяснила, зачем пришла и что хотела бы также видеть Сисси Браун, Конни в первый момент не могла скрыть беспокойства, но потом взяла себя в руки и попросила Гейл позвать Сисси.

Синтия Браун явилась немедленно, — ее комната находилась рядом, — и уже без Гейл, которая на Инквизиции не присутствовала. Сисси взглянула на меня и сразу же насторожилась, что я расценила как верный признак ее виновности. У меня появилась надежда, и я немедленно приступила к делу. Я знала, что обе девушки видели меня подолгу беседующей с Майклом Домиником и, должно быть, решили, что мой визит связан с проводимым полицией расследованием. Я, со своей стороны, не собиралась давать какие-либо объяснения на этот счет, если они сами не спросят меня об этом. А если спросят, решила я, скажу, что группа родителей поручила мне провести неофициальное расследование, но о моих беседах с воспитанницами не будет ничего сообщено школьному начальству.

Они не спросили меня ни о чем. Сначала я подумала, это потому, что я — выпускница школы, а значит, «своя», и уже поэтому должна уважать таинство Инквизиции. Однако вскоре выяснилось, что я заблуждаюсь. Я столкнулась с другой традицией — негласным кодексом молчания, исповедуемым старшеклассницами, или со «стеной». Мне не удалось выяснить ровным счетом ничего.

Разговор происходил примерно так:

— Вы не интересовались, как Мэри провела тот день? — спрашиваю я.

— Нет, миссис Барлоу. С какой стати мы стали бы спрашивать ее об этом, — отвечает Констанс.

Снова я:

— Никому не пришла в голову мысль о том, что Мэри могла нарушить запрет и отправиться во владения Балюстрода?

— О, не думаю, чтобы она отважилась на это, миссис Барлоу. Я хочу сказать, мы знаем, что в ваше время это было обыденным явлением, но сейчас никто такого себе не позволяет, — говоря это, Сисси Браун самодовольно ухмылялась, и я готова была заключить пари на что угодно — уж она-то провела на газебо немало времени с Онзлоу Уикесом.

Так продолжалось с полчаса. Вопрос за вопросом разбивался о стену молчания. В какой-то момент я чуть было не вышла из терпения.

— Вас послушать, так получается, будто вообще не было никакой Инквизиции, — сказала я.

Констанс Берджесс одарила меня очаровательной улыбкой и на сей раз с более четким техасским акцентом сказала:

— Мэри была очень одинока и легкоранима, миссис Барлоу. Поэтому мы отнеслись к ней совсем не строго.

— Сейчас Инквизиция не столь сурова, как прежде, — добавила Сисси.

Я изо всех сил старалась удержаться от угроз, поэтому признала свое поражение. Поблагодарила их за то, что они уделили мне время, и пошла к двери. А они смотрели мне вслед: Констанс с искренней наивностью, а Сисси Браун — со своей всегдашней самодовольной ухмылкой.