— Ты заставляешь меня чувствовать себя виноватой, Сьюки, но все же я не поеду. Вы обе можете приехать сюда, если хотите, и посетить индейские резервации. Они очаровательны. Там до сих пор есть шаманы, которые умеют делать нечто совершенно поразительное. Правда-правда, я сама видела. Может, вам даже удастся уговорить меня на круиз в Антарктику — посмотреть на живых пингвинов.

Молчание. Ни смешка. Потом:

— Лекса, мне надо возвращаться к работе, пока я не забыла, какого цвета глаза у моей героини. Я остановилась как раз на моменте, когда с нее срывают корсаж. Но прошу тебя, пойми: ни Джейн, ни я не собираемся ни на чтотебя уговаривать. Мы просто предложили тебе возможность. — Поскольку однажды, в парной темноте бани, они были в своем роде любовницами, Сьюки знала, как донести до Александры свою обиду; Александра отключила связь, продолжая терзаться.

Когда той же зимой, позднее, телефон снова зазвонил и на дисплее появилась надпись «Абонент неизвестен», Александра с бьющимся сердцем сняла трубку, разрываясь между возможностью исправить отношения с подругами-вдовами и необходимостью твердо выстоять против них. Но голос на другом конце линии не принадлежал ни одной из них.

— Мама? — прозвучал вопрос.

Из двух ее дочерей младшая, Линда, жила в Атланте со своим вторым мужем и за проведенные там годы приобрела легкий южный акцент и уютно-нежный тембр голоса, соответствующий региональным требованиям женственности. Раньше тембр был другой — низкий, сексуально-нейтральный, нарочито ровный, с жесткими «а» и пропускаемыми «р», как принято в Новой Англии.

— Марси! — воскликнула Александра. — Какой приятный сюрприз!

Ни одна из дочерей не звонила чаще, чем того требовали приличия, а Марси так и того реже.

— Я слышала, что ты, возможно, приедешь сюда следующим летом, — сказала Марси своим весомым, без обертонов голосом. Выйдя из подросткового возраста грациозной невинной женственности, Марси уплотнилась и потемнела, особенно темными стали густые брови и угрюмые, глубоко посаженные глаза.

— Где ты это услышала? Это неправда, дорогая.

Александра поймала себя на том, что в оправдательной интонации, которая возникала у нее всякий раз при разговоре со старшей дочерью, появился оттенок глуповатости, свойственной ее младшей, Линде. Казалось, ее напряженно-фальшивый голос о чем-то просил:

— Джейн и Сьюки — ты должна их помнить: Джейн, тогда ее фамилия была Смарт, и Сьюки Ружмонт — пытались уговорить меня поехать отдохнуть летом в Иствике. Но я неизменно отвечала отказом. В том числе и потому, что тебе бы это не понравилось, я им так и сказала.

— Зачем ты так говоришь? Мне обидно, мама. Это дало бы нам возможность побыть вместе, каковой у нас, в сущности, никогда не было, ты бы лучше познакомилась с Хауи и мальчиками.

Марси вышла замуж за местного электрика Говарда Литтлфилда в последний момент, когда ей грозило остаться толстой старой девой до конца жизни, и родила ему двух сыновей уже на пороге сорокалетия, что весьма типично для ее упрямого, поздно расцветающего поколения, как считала Александра, сама принадлежавшая к поколению, которое отводило для деторождения послеподростковые годы, чтобы освободить взрослую жизнь от бремени пребывания в больницах и круглосуточного ухода за детьми.

— Мальчики еще не закончили школу?

— Мама, ты меня обескураживаешь. Ты так невнимательна. Роджеру всего двенадцать, а Говарду-младшему только-только исполнилось девять. Ты еще прислала ему на день рождения компьютерную игру, помнишь?

— Разумеется. Надеюсь, это не была одна из тех неприличных и полных насилия игр.

Александре было неприятно вспоминать о том, что ее дочери за пятьдесят, что у нее седина, которую она не пытается скрывать, и бородавка на носу, которую она не дает себе труда удалить. Брат Марси, Бен, следующий по старшинству, был еще хуже — облысевший больше, чем Оз в его возрасте, напыщенный до невозможности и консервативный, он жил в Виргинии и занимался в Вашингтоне чем-то, чего не мог обсуждать в подробностях. Как и его отец, он был республиканцем, но в сыне это проявлялось гораздо хуже, чем в муже. От мужа этого по крайней мере ожидаешь. В том, что она мать двух мужчин, для Александры было нечто настолько странное — эти пенисы и яички, которые когда-то находились внутри тебя вместе с их генетической предрасположенностью к беспорядку в комнатах и спорту по телевизору, — что отношения с сыновьями она воспринимала гораздо легче — в сущности шутливо, — чем отношения с дочерьми, на которых смотрела таким же оценивающим взглядом, как на себя самое.

— Да они все одинаковы, — продолжала между тем Марси. — Дело там, скорее, в координации зрения и действия, чем в социопатическом содержании. Как бы то ни было, ему игра понравилась, и он постоянно в нее играет. Он прислал тебе благодарственную открытку?

— Да, — солгала Александра. — Она прелестна.

— Что он написал? — с ослиным упрямством продолжала допытываться Марси.

— Обычные мальчишеские пустяки. Но мне все же хотелось бы узнать, кто тебе сказал, что я приезжаю в Иствик.

— Со мной связалась Джейн Тинкер. Кстати, тебе не кажется, что она забавная? Эдакая боевая старушка-девочка — в отличие…

— Ты хотела сказать — в отличие от меня?

— Я хотела сказать — в отличие от матерей многих моих друзей. Тебя небоевой нельзя назвать, мама. Ты просто держишь дистанцию.

— Дорогая, я здесь пытаюсь выжить, продавая горшки. Научилась мастерить их на гончарном круге Джима. К концу дня у меня кружится голова.

— Она попросила меня разузнать насчет цен на жилье.