— Это птица или машина?

— И то и другое понемногу. — Сладден взял у Ланарка портфель и закинул в отверстие.

— Как же она летает, если она внутри полая?

— Она питается жизненной энергией пассажира, — пояснила миссис Штцнгрм.

— У меня не хватит энергии, чтобы перелететь на этой штуке в другой город.

— Кредитная карта позфолит самолету получать энергию из фашего будущего. Карта при фас?

— Вот она, — проговорил Сладден. — Я достал ее из его другого костюма. Ангус, стул, пожалуйста.

Шофер извлек из темноты кухонный стул и поместил его рядом с птицей; не обращая внимания на слабые протесты Ланарка, Сладден помог ему взобраться.

— Мне это совсем не нравится.

— Просто шагните внутрь, мистер Делегат.

Ланарк просунул в отверстие одну ногу, потом вторую. Пока он скользил внутрь, птица покачивалась; потом голова ее вскинулась и сделала полоборота, так что перед ним оказалось острие большого загнутого клюва. «Дай ей вот это», — сказал Сладден и протянул Ланарку кредитную карту. Держа за уголок, Ланарк боязливо сунул карту в клюв, который тут же ее ухватил. Стеклянные глаза загорелись желтым светом. Голова отвернулась и, склонившись, исчезла из виду. Миссис Штцнгрм сказала:

— Он не сможет лететь, пока большая часть фашего тулофища не будет фнутри. Не забудьте: чем меньше фы думаете, тем фыше скорость. Не бойтесь за сфою нарядную одежду — интерьер санирующий: пока фы спите, он фыстирает ее и прифедет ф порядок.

Гладкий и прочный атлас в чреве птицы поддерживал Ланарка в сидячем положении, однако когда он убрал внутрь руки, задняя часть опоры опускалась до тех пор, пока он не растянулся на спине и голова, как ему показалось, провалилась ниже ног, которые лежали в шее птицы. Голова выглядывала в щель между коричневыми крыльями, которые все выше и выше взметались по сторонам. Впереди он заметил крышу бунгало с желтым квадратиком окна. Там явился черный силуэт головы и плеч; если это было бунгало Сладдена, то силуэт, конечно же, принадлежал Сэнди. В один миг и этот нелепый хрупкий летательный аппарат, и назначение делегатом и провостом — все представилось ему глупейшим бегством от главной в мире реальности, и, крикнув: «Нет!» — он отчаянно рванулся наружу, но тут изогнутые аркой крылья хлестнули по воздуху, Ланарка, уподобившегося дротику, с громоподобным ревом понесло ногами вперед, в лоб ему ударил холодный ветер, и он лишился сознания.

Когда Ланарк проснулся, было тихо, ложе его слегка раскачивалось, как колыбель, над головой сияла полная луна. В небе виднелось несколько крупных звезд. Не выдержав блеска, он, чтобы дать глазам отдых, уставил их на темное межзвездное пространство, но и там одна за другой стали вспыхивать звезды, а затем и целые созвездия, и вот уже не осталось даже крохотного участка, где не мерцала бы серебряная галактическая пыль. Птицелет, с распростертыми крыльями, парил, слегка накренившись, меж потолком из звезд и полом из гладких облаков, простиравшимся, как и небо, от горизонта до горизонта; сквозь дымку тьмы проступала его белизна — цвет, превосходящий все прочие своей загадочной яркостью. Облачное основание поредело и прорвалось, и Ланарк решил на миг, что машина перевернулась: в просвете показалась яркая луна. Взгляд его уперся в небо, отраженное в круглом озере, и не только отраженное, но и увеличенное, ибо черная крапинка в центре нижней луны явно была не чем иным, как отражением его птицелета. Озеро, хотя и сумрачное, имело собственную окраску. Отраженную луну окружал черный ореол, а он, в свою очередь, был заключен в синее водное кольцо, испещренное звездами. Слева и справа озеро окаймляла чистая песочная отмель, такого же бледно-жемчужного цвета, что и облака; круг озера с отмелями помещался меж двух изогнутых береговых возвышенностей и потому походил на око. Ланарк увидел, что это и есть око, и испытал чувство слишком непривычное, чтобы ему нашлось наименование. Широко распахнув рот и разум, он думал об одном: виден ли он — песчинка из песчинок, проплывающих мимо, — этому гигантскому зрачку. В попытке подумать еще о чем-нибудь он поднял взгляд, но тут же опустил — око приблизилось. Ланарк видел только звезды, отраженные в его глубине. Послышался звук, подобный отдаленному грому или ветру, дышащему прямо в ухо. «Есть… есть… есть… — твердил он, — есть… если… есть…» Ланарк знал, что половина звезд взирает на другую половину и улыбается слегка, не отличая верх от низа и не заботясь об этом. Затем, ошеломленный бесконечностью, он не столько погрузился, сколько вплыл в сон.

В следующий раз он пробудился среди бледной голубой лазури. Под ним была равнина из снежно-белых облаков; с одной стороны по ней легко скользила синяя, похожая на птицу, тень, с другой же, невысоко над горизонтом, стояло маленькое пронзительное солнце, словно бы бросавшееся, в ответ на его взгляды, золотыми проволочками. Временами он попадал в фонтан птичьих мелодий, бивший через просвет в облаках, и взглядывал мельком вниз, где на расстоянии мили или около того виднелись трава или камни, но лишь один звук сопровождал его постоянно: удары крыльев его орла-самолета, глухие в разреженном воздухе. Тело его расслабленно нежилось в тепле на плотном атласном основании. Лицо омывалось прохладным воздухом, освежающим, как вода. Впереди на горизонте высилась гора белых облаков, одинокая, как молочный кувшин на краю пустого стола. Сбоку ее пересекало как будто миниатюрное черное пятнышко в форме птицы, за которым следовала крапинка тени. Позднее, когда над ним проплывали пик и обрывы, сверкавшие на солнце сочной белизной и голубые в тени, Ланарк понял, что облачная равнина закончилась и под облачной горой находится настоящая. С острой верхушкой и гранитными обрывами, она была самой высокой в неровном ряду, поднимавшемся среди сиреневатой вересковой пустоши. Гора объединяла в себе массивность крупной скульптуры и тончайшую фантазию деталей. Движущаяся масса в тенистой стороне долины превратилась в стадо оленей. Из озерца среди вереска вытекал, как оказалось, водопад; у берега, по колено в воде, стоял удильщик. Ланарк видел разноцветные поля с белыми фермерскими домиками вдоль берега, бухту, где на мелководье просвечивало лимонно-желтое дно и красноватые скопления водорослей, а дальше рябили на солнце борозды зыби. В волнах расходился треугольником бледно-зеленый пенистый след, в вершине которого двигался длинный танкер. В орле-самолете послышались голоса, и Ланарк убрал голову с солнечного света.

Негромкий голос у пальцев ног говорил:

— …назвать себя. Воздушные власти Прована запрашивают рейс «U-один» из Унтанка. Повторяю: прошу пассажира назвать себя. Прием.

— Я лорд-провост региона Большой Унтанк, — произнес Ланарк твердо, но радостно, — делегат Генеральной Ассамблеи государств совета.

— Пожалуйста, повтор… пожалуйста, повтор… пожалуйста, повторите. Прием.

Ланарк повторил.

— Рейсу «U-один» из Унтанка разрешается следовать, как запланировано, к Хэмпдену по лучу с ко… лучу с ко… лучу с координатами ноль поток ноль перигелий сорок три минуты девятнадцать целых ноль десятых секунды афелий как указано уби… как указано уби… как указано убирая порыв против потока двадцать два ноль два… ноль два… ноль два… ноль два… ноль два за небесным экватором Квебуса по международным нерв… народным нерв… народным нервно-схемно-децимально-календарно-кортексин-квантумным часам. Сообщение понятно? Прием.

— Для меня это полная тарабарщина.

— Следуйте как запланировано. Повторяю: как запланировано. Повторяю: как запланировано. Конец связи.

Что-то щелкнуло, наступила тишина. Ланарк лежал и думал о том, как его все время вовлекают в какие-то действия и разговаривают с ним так, словно он эти действия запланировал. Но, быть может, сообщение было адресовано не ему, а птицелету. Оно вполне сходило за обращение машины к машине. Он снова высунул голову на солнечный свет.

Он пролетал над широким извилистым устьем реки с резко различными берегами. Справа лежали зеленые сельскохозяйственные земли с купами деревьев и водохранилищами, которые соединяли стремительные протоки. Слева стояли горные хребты, высокие пики, посеребренные снегом; в промежутках там и сям солнце высекало золотые искры из мелких, похожих на осколки озер. С обеих сторон Ланарк видел летние курорты с магазинами, церковные шпили и оживленные эспланады, шумные порты с бухтами, где теснились суда. По воде скользили танкеры, грузовые корабли, яхты с белыми парусами. К нему тянулось изогнутое перо дыма от пароходика, который, громко шлепая колесом, направлялся к довольно большому острову, где помещались куропаточья пустошь, две рощи, три фермы, площадка для гольфа и город, обрамлявший бухту. Остров казался яркой игрушкой, которую Ланарк мог бы поднять со слегка волнистой, искрящейся поверхности воды, и в нем как будто пробудились воспоминания. Он подумал: «Может, у меня была когда-то сестра? И мы играли вместе на травянистой вершине этого утеса, среди желтых колючих кустов? Да, на этом утесе за наблюдательной площадкой, в день вроде этого, во время летних каникул. Похоже, мы зарыли жестянку под кустом, в кроличьей норе? В ней была монета в полкроны, серебряный шестипенсовик того же года, ювелирное украшение нашей матери и грошовый блокнотик с посланием к самим себе, выросшим. Мы обещали вырыть жестянку через двадцать пять лет? А через два дня опять зарыть, убедившись, что ее не украли? Мы были тогда детьми? И разве не был я счастлив?»

Берега сделались круче, лесистей, сблизились, подступая вплотную к краю воды, помеченному буями и маяками. Местами встречались доки, строились или разгружались суда под стрелами кранов. Крутые берега постепенно сгладились, и Ланарк приблизился к широкой долине, широкой чаше, заполненной городом, где бежала река к скоплению шпилей, башен и высоких белых домов. Орел-самолет покинул реку и сделал широкий вираж над покатыми холмами к югу, затем к востоку, затем к северу. Внизу мелькали жилища из опрятного камня, внутренние садики, где играли дети и колыхалось на веревках белье. В городе был выходной день: через незамутненный воздух на лужайках для игры в кегли и теннисных кортах виднелись игроки. Простор, красота этой картины, ее ясность в солнечном свете не просто поражали, но и казались знакомыми. Ланарк думал: «Всю жизнь, да, всю жизнь я хотел именно этого, хотя это место мне как будто хорошо знакомо. Не имена, с ними покончено, но места — места я узнаю. Если я жил здесь когда-то и был счастлив, как же я все это потерял? И почему возвращаюсь только сейчас?»