— Что вы делаете? — спросил он.

— Глажу брюки.

Полисмен собрал остальные кружки и тарелки. Ланарк спросил:

— Простите, не знаете ли, когда меня выпустят?

— Это зависит от мирового судьи.

— А когда я его увижу?

Полисмен вышел, хлопнув дверью. Ланарк ел булочки, пил горячий чай и думал: «На ассамблее уже пошел второй день работы». Он снова начал гладить. Когда он останавливался, на душе делалось так паршиво и безотрадно, что он кусал себе руки — спокойно, без надрыва, просто чтобы иметь предлог вскрикнуть. Ланч принес другой полисмен. Ланарк спросил:

— Когда я увижусь с мировым судьей?

— Суд будет заседать завтра утром.

— Не можете ли вы забрать мое белье и повесить где-нибудь, чтобы высохло?

Громко рассмеявшись, полисмен вышел. Ланарк поел, попил и стал ходить кругами, повесив на одну руку трусы, а на другую нижнюю рубашку. Он думал: «Наверное, на ассамблее сейчас обсуждается мировой порядок». В нем росла ненависть: к ассамблее, к полицейским, ко всем, кто не находился с ним в камере. Он решил, когда окажется на свободе, непременно описать крыльцо полицейского участка, или разбить окно, или поджечь автомобиль. Он еще несколько раз кусал себе руки, потом взялся за глаженье брюк и сушку белья и занимался этим еще долго после вечернего чая и булочек. Он был слишком взволнован, чтобы лечь, и потому облачился в еще немного влажное белье, с помощью одеяла навел блеск на туфли и устроился ждать завтрака и судебного заседания. Он думал угрюмо: «Может, я еще успею на дебаты по загрязнениям».

Проснулся он с головной болью, снова чувствуя себя грязным. Около помоста стояли три кружки холодного чая и три тарелки с булочками. Он подумал: «Моя жизнь движется по кругу. Неужели мне суждено вечно возвращаться в ту же точку?» Больше он не казался себе мерзавцем, только никому не нужным ничтожеством. Новый полицейский открыл дверь и сказал:

— На выход. Пошевеливайтесь. На выход.

Ланарк отозвался слабым голосом:

— Я бы побыл тут еще немного.

— На выход, давайте. У нас здесь не гостиница.

Его отвели в контору. За стойкой находился другой сержант, а перед ним стояла старая женщина в джинсах и меховой курточке. Личико у нее было остренькое и неприятное, жидкие, травленные перекисью волосы топорщились на макушке небрежным пучком, между прядями виднелась кожа. Женщина сказала:

— Привет, Ланарк.

Сержант вмешался:

— Благодарите эту леди: она внесла за вас залог.

— Почему его не вызвали утром в мировой суд?

— Суд перегружен делами.

— Мне так не показалось. Пойдем, Ланарк.

Голос у нее был резкий, скрипучий. Ланарк последовал за нею на крыльцо полицейского участка, где ему пришлось зажмуриться: янтарное вечернее солнце ярко искрилось в реке за оживленным шоссе. Остановившись, он сказал:

— Простите, я не знаю, кто вы.

Женщина стянула с себя меховую перчатку и странным беспомощным жестом протянула ему руку, ладонью вверх. Одна из линий, очень глубокая, напоминала шрам.

— Гэй! — воскликнул Ланарк с бесконечной печалью: при их последней встрече она была хоть и больной, однако же молодой и привлекательной.

Тряхнув головой, он вгляделся в ее худое старое лицо и понял, что она испытывает те же чувства по отношению к нему. Гэй натянула перчатку и взяла Ланарка под руку.

— Пойдем, старина, — сказала она спокойно. — Мы можем лучше провести время, чем стоять здесь и горевать, что постарели. Вот там моя машина.

Пока они шли к машине, Гэй внезапно возмутилась:

— Дело нечистое! Все знали, что ты исчез два дня назад; все перемалывали слухи, но никто не почесался что-нибудь сделать. Дважды в день я обзванивала все полицейские участки в Прованском регионе, но никто якобы о тебе слыхом не слыхивал, и только час назад в прибрежном участке признались, что один из их арестантов, быть может, и есть ты. Час назад! Когда зачитаны все доклады подкомитетов, прошло голосование и с улыбкой сделаны все заявления для прессы. Ты не знал, что я журналистка? Пишу для одного из этих злобных листков, какие, по мнению порядочных людей, следовало бы запретить; из тех, что публикуют гадкие истории о богатых, знаменитых, уважаемых гражданах.

Гэй открыла дверцу автомобиля. Ланарк уселся рядом, и она включила зажигание.

— Куда мы едем?

— На банкет. Успеем к заключительным речам.

— Я не хочу на банкет. Не хочу видеть других делегатов, не хочу, чтобы они хоть слово обо мне услышали.

— Ты деморализован. Это пройдет. Моя дочь — маленькая примороженная пигмейка. Если бы она лучше за тобой смотрела, этого бы не случилось. Как ты думаешь, кто это устроил?

— Я никого не виню, кроме себя.

Гэй почти весело рассмеялась:

— Отличная причина, чтобы позволить ублюдкам плясать на твоих костях… Ты в самом деле не догадываешься, кто заманил тебя в ловушку?

— Глопи?

— Сладден.

Ланарк поднял глаза. Гэй, нахмурившись, продолжала:

— Вероятно, Монбоддо тоже приложил руку — хотя нет, не думаю. Большой шеф предпочитает не знать некоторые подробности. Скорее Уилкинс или Уимз, но только им со Сладденом в хитрости не тягаться. Вместо того чтобы расчленить Унтанк для совета, мой чертов экс-муженек выдал его «Кортексину» от носа до хвоста.