Сила вернется, все вернется, скорее бы утро! Ведь летняя ночь коротка… Они вышли из ресторана в полночь, с час слонялись непонятно где… сколько же теперь?

И тут ведьма открыла глаза.

Видимо, она не ожидала, что глаза Босягина тоже окажутся открыты. Ее руки замерли, колыхание прекратилось.

— Отдай! — потребовал взглядом Босягин.

— Нет! — Она едва заметно покачала головой.

— Отдай! — Все, что в нем оставалось от жизни, он вжал в этот неподвижный и настойчивый взгляд.

— Нет.

Его поразило ее измученное лицо. Ни злости, ни сатанинской ярости, ни звериной жажды — только настороженность и безмерная усталость. Она стояла на коленях, черное платье уже всползло вверх и прикрыло грудь, волосы висели, обрамляя тонкое лицо. Она прислушалась… и вдруг зарычала.

Это был нечеловеческий, звериный рык. Наверно, так проклинает тигрица убийцу своих тигрят. Сверкнули острые зубы ведьмы, лицо исказилось… и Босягин увидел невероятное.

Женщина распрямилась. Ее колени, упиравшиеся в его бока, поднялись вверх, и она повисла в воздухе, не касаясь пола, согнув в локтях дрожащие руки, сжав крошечные кулачки. Казалось, сейчас она резко оттолкнется руками от воздуха и пронзит потолок хилого сарая.

Но острые зубы ведьмы закусили нижнюю губу с кантиком лиловой помады. Медленно опустилась женщина на грязный пол возле матраса, покачнувшись при этом, но устояв на высоких своих каблуках. Посмотрела на Босягина невидящим взглядом, повернулась и вышла.

Он не мог поверить в свою удачу. Вдруг дико забилось сердце. Перехватило дыхание, золотые солнца встали перед глазами. И тогда лишь он потерял сознание.

А женщина пересекала железную дорогу. Поблизости был разъезд, несколько веток стекалось и растекалось, женщина то и дело перешагивала через рельсы. Она могла преодолеть эти чертовы рельсы одним плавным прыжком, могла!.. И не могла.

Потом она торопливо шла пустыми улицами. Она могла взмыть в воздух, лечь на него и лететь стрелой, закладывая крутые виражи. Тело просилось взлететь. Но она сжимала кулачки и ускоряла шаги, такие ничтожные, такие медлительные по сравнению с полетом. На полет она сейчас не имела права.

Женщина шла и экономила каждое движение. Перекресток она пересекла наискосок. В парке прошла прямо по газону.

Наконец она остановилась перед высоким зданием с казенными занавесками на окнах. Подняла голову, сразу нашла глазами полуоткрытое окно на четвертом этаже.

Оттолкнуться и… Нет. Нельзя.

И она обошла это здание, и вошла в неприметную дверь, и спустилась в подвал, и долго шла каким-то коридором, и выбралась на лестничную клетку, и поднялась на четвертый этаж пешком, хотя лифт здесь не выключали всю ночь. Но шум лифта мог привлечь внимание.

Она вошла в двухместную палату.

Одна постель была аккуратно убрана. На другой лежал человек лет тридцати, запрокинув голову, чуть заметно дыша. Рядом стояла капельница.

Ведьма взглянула на заотстрившееся лицо этого человека с влажной прядью темно-русых волос на лбу, на бледное любимое лицо, подошла, стала на колени и положила руки на грудь под больничной рубахой с лиловыми метками.

Всю силу, и свою, и того безымянного, брошенного ею в сарае, она вливала в обессилевшее, уставшее бороться со смертью тело, не допуская ни одной мысли, кроме мысли о спасительной силе. Ее должно было хватить! Ее было меньше, чем в прошлый раз, но должно было хватить!

Когда, открыв на секунду глаза, она убедилась, что синие тени уходят с любимого лица, мысль промелькнула, коротенькая, словно понимающая недопустимость сейчас долгих и плавных мыслей: «На сей раз успела…»

Когда он открыл глаза, она уже не в силах была пошевельнуться — отдала все… Руки отяжелели, она и рада была бы убрать их с его груди, но никак не получалось.

— Это ты? — спросил он. — Как ты сюда попала, карантин же! Ты чего на коленях? Встань!

— Мне так нравится, — ответила она, боясь, что не услышит собственного голоса, однако он звучал, хоть и совсем слабо. — Как спал? Что тебе снилось?

— Чушь снилась. Во сне я чуть не умер. Такое ощущение, будто жизнь выходит из меня через две дырки — и угадай где! Возле подмышек. А потом жизнь вернулась через эти же дырки. Я совершенно четко ощущал это.

— Дырки в подмышках? Логика сна! — ответила женщина.

Не в состоянии удержать голову, она прилегла и ощутила щекой жар больничной простыни, которой полагалось быть холодной…

— Наверно, я умру во сне, — помолчав, сказал он. — Ну и что же, ничего страшного. Это безболезненно. Если это со мной случится, ты знай, что мне не было больно. Хорошо?

Она хотела ответить, как было между ними принято, в комически-ворчливом духе, но для этого неплохо было бы хотя бы видеть глаза собеседника. А она не могла сейчас смотреть ему в глаза, и не только из-за слабости.