— Как насчет Юры и Жени? Выяснил?

— Выяснил. Вот… — Старший лейтенант положил перед Габелая бумажку. Здесь все их данные.

Изучив бумажку, Габелая передвинул ее к Рахманову. Рахманов вгляделся: Воронецкий Юрий Петрович. Русский, тридцать четыре года, москвич, прописка постоянная. Работает на заводе «Станколит». Серов Евгений Всеволодович. Русский, двадцать восемь лет, москвич, прописка временная, по лимиту. Работает в тресте «Метрострой». Ясно, что места работы в гостиничные карточки вписаны постояльцами от фонаря. Да и почти наверняка оба паспорта липовые. Взяты же эти паспорта были совсем не для гостиницы. А для постов ГАИ.

— Запрос в паспортный отдел сделал? — спросил Габелая.

— Сделал, — сказал старший лейтенант. — Но сами знаете, ответ будет не скоро.

— С дежурной поговорил?

— Поговорил. Она этих людей помнит слабо. Оформились они ночью. Уехали рано утром. Давно все-таки было.

— Ну что ж, спасибо. И давай своего Шарабидзе.

— Сейчас.

Старший лейтенант вышел. Человек, вошедший после этого в кабинет, выглядел лет на тридцать. У него были карие миндалевидные глаза и редкие черные волосы. Одет он был в белый полотняный костюм и кремовые туфли. Как только он вошел, Габелая широко улыбнулся:

— Батоно, прошу. Вы Шарабидзе?

— Шарабидзе.

— Садитесь, вот стул. — Подождал, пока вошедший усядется. — Родион Чолович, познакомьтесь, это следователь, Андрей Викторович Рахманов.

— Очень приятно, — сказал Шарабидзе.

— Приглашены вы сюда в качестве свидетеля. Задавать вопросы будет Андрей Викторович. Если ваши ответы будут заноситься в протокол, вас это не смутит?

— Нет, батоно.

— Тогда, Андрей Викторович, прошу.

Рахманов начал задавать вопросы. Первые ответы Шарабидзе сводились примерно к следующему: он, Шарабидзе Родион, действительно вышел на работу вечером десятого июля. Вместе с напарником Майсуром Челия они должны были обслуживать в рейсе поезд сто двадцать второй «Сухуми — Москва», вагон номер семь СВ. Никаких особых происшествий в рейсе не было. В Москву прибыли почти по расписанию, опоздав всего лишь на двадцать или двадцать пять минут, точно он не помнит. То есть к перрону Курского вокзала состав подошел около одиннадцати утра, в понедельник, двенадцатого июля.

Наконец Рахманов задал вопрос по непосредственно интересующей его теме:

— Десятого июля в ваш вагон должен был сесть мужчина лет шестидесяти, одетый в синюю куртку с металлическими пуговицами и серые брюки. В руке этот пассажир должен был держать черный чемодан с ремнями. Вы помните этого пассажира?

— Очень хорошо помню.

— Какое у него было место?

— У него было два места, пятое и шестое.

— Вы хотите сказать, он ехал в купе один?

— Один. Поэтому я его и запомнил.

— Этот пассажир объяснил, почему он один занимает целое купе?

— Объяснил. Сказал: он человек больной и пожилой. Поэтому специально взял два билета, чтобы его никто не беспокоил.

— Его действительно никто не беспокоил? Не подсаживался? Или, может быть, вызывал в коридор? Вспомните?

— Ничего такого не было. Пассажир почти все время сидел в купе. Вечером десятого я подал ему чай. Одиннадцатого днем Челия, мой напарник, по просьбе пассажира сходил в ресторан за едой. Вечером одиннадцатого и утром двенадцатого я снова подал ему в купе чай. Все. Больше мы его не беспокоили.

— Когда поезд пришел в Москву, этого пассажира кто-нибудь встречал?

— Никто. Я никого не видел. Он вышел, и все.

— С чемоданом? Тем же самым?

— Да, с чемоданом. Тем же самым.

— В пути этот пассажир разговаривал с вами или с напарником?

— Нет. Попросил принести ему еды, и все.

— Пожалуйста, опишите внешность этого пассажира. Волосы, глаза, нос, рот, подбородок. Общее сложение, рост, комплекцию.

— Волосы седые, редкие. Зачесаны набок, чтобы прикрыть лысину. Глаза не помню. Нос какой-то бугристый. Рот и подбородок — обычные. Сам не маленький. Солидный такой человек, внушительный.

— Особых примет не заметили? Родинок, родимых пятен? Шрамов, рубцов?

— Особых примет? — Шарабидзе задумался. — Не заметил.

Задав еще несколько вопросов, Рахманов понял: больше ничего ценного проводник ему не расскажет. Протянул ему протокол на подпись.

Когда секретарша сообщила о появлении Люки, он сразу же был приглашен в кабинет.

Внешне Ларион Рогава был типичным хозяином жизни: высокий, голубоглазый, с ежиком русых волос, одетый в обтягивающий мускулистый торс тонкий серый свитер и модные брюки. Еще молодой, он тем не менее уже успел обзавестись двумя резкими морщинами у углов рта, придававшими ему особую мужественность.

Войдя, Люка прежде всего настороженно посмотрел на Рахманова, явно пытаясь понять, кто это. Спросил, крутанув брелок с ключами:

— Заурбек Владимирович, я что, помешал? Вы заняты?

— Нет, нет. Давай, Ларион, проходи. Вообще, будь как дома. Вот стул, садись. Чаю хочешь? — Нажал кнопку селектора: — Калбатоно Этери, дайте нам чайничек. И три стаканчика. Разливать не нужно, мы сами.

— Насчет чая спасибо, Заурбек Владимирович, не хочу. — Люка сел на стул. — Вы сказали, есть короткий разговор. С вами? Или с товарищем?