Шрифт:
— Ах, дьяволы!
С тех пор как институт, погруженный со своим невеликим оборудованием в вагоны и теплушки, покинул военную, прифронтовую Москву, в час, когда над ней всплывали угрюмые тела аэростатов, и двинулся на восток, Мартьянову все время приходилось исполнять роли, малопохожие на то, что связывается с представлением о науке, о научных исследованиях. В дороге он отвечал за сохранность аппаратуры и комплектов электродеталей, ставших сразу остродефицитными. А по приезде в маленький зауральский городок был облечен званием председателя месткома и втянут немедленно в водоворот разных дел. Поиски помещения под институт, жилье для сотрудников, пайки, лимиты, отопление…
Институт водворился в двухэтажное здание местной школы. Мартьянову целый день иногда приходилось проводить на ногах. В лыжной куртке и штанах, в туристских ботинках топал он по школьным лестницам и коридорам, всюду заглядывал: и в классы, отданные под лаборатории, и в классы, отданные под общежитие, — и всюду распоряжался хорошо поставленным диспетчерским голосом. «Нет, это не так!» — раздавалось по этажам. Конечно, при всех неустройствах кидались к нему. Все почему-то дружно отдавали ему предпочтение — он сильный, приспособленный в своих туристских походах (что вызывало раньше только улыбку), не из податливых, и если нужно, то уж он-то, Мартьянов, как-нибудь «вытянет». Так и сегодня с этими дровами…
Мартьянов кричал Наташе, что никому за это ничего не даст, ни поленца, — «сам все сожгу!» И тут же уселся распределять по списку. Долго еще ворчал, изобличая, но понемногу, как видно, пришел в равновесие, потому что взялся наконец за свою папку. Извлек ее из чемодана, который значился у него под номером «первый» (на случай чрезвычайной минуты), и разложил на самодельном письменном столе — чертежной доске, пристроенной между койкой и подоконником. А когда появлялась на столе эта папка, его уже ничто другое больше не касалось.
Совершенно верно, папка была с надписью: «Математическая логика».
С этой папкой пришлось ему натерпеться. В первое утро войны он сунул ее дома, в Москве, подальше, в глубину стола, считая: «Теперь не до того». Институт отбывал на восток. Мартьянов запер все ящики, навесил на дверь большой замок с секретом и, нагруженный рюкзаком, чемоданами, повернулся догонять по лестнице Наташу. Позади, там в комнате оставались любимые вещи, книги, разные мелочи его «научной организации труда», оставалась прежняя жизнь… оставалась и эта самая папка.
Но улеглось первое смятение эвакуации, стали постепенно устраиваться на новом месте, в школьных классах закопошились лаборатории, у Мартьянова снова появился, если позволите, письменный стол, — и он почувствовал, что без той папки ему невозможно. Он напросился сам, когда понадобилось послать кого-нибудь в московскую командировку. Ехал долго, с бесконечными остановками — пропускали войсковые эшелоны, — в вагоне, который, разумеется, не отапливался, с выбитыми стеклами, и Мартьянов спасался тем, что залезал в свой спальный туристский мешок.
Москва встретила его необычной пустынностью, воздушными тревогами, горами земляных мешков у зеркальных витрин, строевым шагом пожилых ополченцев, марширующих на улицах, и ночным гулом проходящих на фронт частей. Суровая военная Москва.
Дома в комнате все было так, как они оставили. Окна уцелели от бомбежек, ничего не тронуто. Но все говорило, что жизнь здесь остановилась. Мартьянов провел зачем-то пальцем по слою пыли на своем столе, открыл ящик и извлек оттуда папку. Вот она — «Математическая логика».
Собрав кое-что из того, что просила Наташа, он поспешил уйти. Дела не ждали.
Обратная дорога была такой же длинной, долгой — пропускали эшелоны раненых. Мартьянов сидел в тесном купе, забитом пассажирами, и держал чемодан под коленками, наготове, если закричат: «Воздух!» И дном, где лежала папка, обязательно к себе, как будто это могло иметь какое-нибудь значение.
— Имущество? — догадался краснолицый попутчик, растянувшийся на верхней полке, в коричневой кожанке на меху, в светлых обшитых бурках. И потом изрек загадочно: — Так вот у нас и получается…
Мартьянов не выпускал чемодан всю дорогу. И теперь в комнате их зауральского прибежища держал его под номером один — чемодан первой необходимости. Там лежала папка.
2
В борьбе с собственной мыслью, с собственными привычными представлениями приходилось Мартьянову вступать в тот мир символов, что раскрывался ему вместе с этой папкой. Ну как же понять, переварить то, что предлагала ему такая странная наука — алгебра логики? Ключ к его релейным схемам. Как приучить себя к тому, чтобы видеть за логикой наших обычных рассуждений математические ходы, а за этой математикой — сети релейных построений? Надо было приучать себя к этому последовательно, терпеливо.