Ввел он также способ решения схемы по частям: выделять сначала отдельные цепи и решать каждую самостоятельно, а потом сводить их в общую схему и опять упрощать, но уже в целом. Ввел обозначение символами не только отдельных реле и контактов, но и целых групп, чтобы оперировать сначала крупно, а уж потом добираться до каждого контактика. Отрабатывал также более удобную систему обозначений… Словом, создавал тот самый аппарат, математический расчетный аппарат, который станет подлинным инструментом инженерного проектирования и должен помочь Мартьянову перепахать все это поле кустарщины.

Станет, поможет… — надежды на будущее. А пока что провал на первом же практическом испытании.

«Почему же?» — терзал с ожесточением он свои записи.

Еще и еще раз перебирал он все ступени, по которым должны были разыгрывать реле процесс автоматического контроля. Падение молоточка на клавишу. Поднятие молоточка. Сигнал отклонения. Остановка. Пуск. Переключение. Действительно, до, ре, ми, фа, соль… Он даже начинал в раздумье отстукивать пальцами по доске стола, как на рояле. Там-там-там, там-там-там. Гамма последовательных включений. Через определенные промежутки времени. Там-там-там — должна отбивать схема.

Пальцы его вдруг замерли. Он уставился в одну точку. Ему показалось… Он почувствовал, услышал сквозь рабочий шелест воображаемой схемы то, что пряталось где-то глубоко в ее структуре. Словно биение пульса. Ритм действия. Четкая смена — такт за тактом. Определенно проступающая последовательность во времени. Во времени! Не просто расположение одного элемента относительно других, а еще порядок действия — одного элемента за другим. Действие во времени.

Ну совсем как в музыке. Чередования такт за тактом. Строгий отсчет времени. Схема тоже работает в ритме. Пока одно реле держит, другое уже отпустило. А третье, скажем, остается включенным до тех пор, пока не сработают два предыдущих или какое-нибудь последующее. И каждый раз первое должно включаться на третьем такте, а отключаться, положим, на седьмом. Тогда и происходит та смена ступеней, по которым может быть разыгран процесс автоматического контроля температуры. Только тогда. Только если учитывать это распределение во времени. Тогда устройство и сыграет нужную мелодию — до, ре, ми, фа, соль… Такт за тактом, как по нотам.

Он уже ничего не слышал из того, что говорила ему Наташа, пересказывая разные новости.

— Да-да, конечно, — машинально отвечал Мартьянов, а сам слушал что-то свое, что пробивалось для него в мире его схем.

Ритм.

Но знает ли он, как записывать, анализировать этот ритм, эту многотактную работу реле? Он всматривался в формулы алгебры логики и… не находил ответа. Язык алгебры описывал характер соединений. Выходит, что нужно еще знать последовательность действия. Смену во времени. Как же это выразить? Где же тот «метроном», который помог бы правильно соблюдать нужный ритм? От этого многое зависит. Разные ритмы — разные структуры.

Неужели алгебра логики ничего на сей счет не говорит?

Хорошо музыкантам! Они давно уже нашли способ считать звуки во времени. Ноты, разделенные на такты. Эти всем знакомые вертикальные черточки, секущие нотные строчки, как на столбики, и помогающие идти по ступеням мелодии, сохраняя ритм. А что же в релейных схемах? Что в схемах позволит фиксировать такты работы?

Многотактные схемы встречаются в автоматике и телемеханике все больше и больше. Разные по ритму действия. Разные по назначению. Даже такое простейшее создание, как «пульс-пара», мурлыкающая почти на всех линиях телемеханики свое монотонное тик-так, и то должна быть решена как схема многотактная. А уж о более сложных системах и говорить нечего. Всюду в них бьется свой определенный ритм.

Так как же с ними?

Тик-так, тик-так… дразнит вкрадчиво Мартьянова. На какие же ноты положишь ты эту музыку? Молчит алгебра логики, молчит.

Воздух в цехе, как всегда, дышал жаром и копотью. Печи сердито гудели в своих стойлах. Расстегнув лыжную куртку, стуча подковками на подошвах, обхаживал Мартьянов со всех сторон смонтированную наконец установку. Последняя проверка.

Вадим Карпенко, осунувшийся, небритый, с цеховым загаром на скулах, прикрыл осторожно щитками наиболее чувствительный узел — гальванометр с контактной гребенкой. Их температурная клавиатура!

Работницы, таскавшие на противнях, как на носилках, патронные гильзы, деликатно посматривали в их сторону. Что там готовят ученые гости? Но парни, возившиеся возле печей и находившие все время предлог друг на друга властно покрикивать, делали вид, что это вовсе их не касается.

Обычный рабочий шум в цехе. Как всегда.

Вдруг общий шум прорезал громкий, непривычный здесь звук. Тягучий истошный рев. И все в цехе невольно замолчали и обернулись на этот звук. И потянулись туда, где перед световым табло стояли Мартьянов и Карпенко. Ревун все надсаживался. А на табло зажглась надпись: «№ 4. Меньше».

Откуда-то возник сразу технолог, исступленный, расталкивая всех, взглянул на табло и тут же бросился с криком:

— Четвертую! Четвертую упустили! Прибавить форсунки! — прибавляя от себя выражения никак уж не технические. И странно, звучало у него это как-то радостно.

Вернувшись затем к табло, технолог сам большим пальцем, видимо для вескости, нажал кнопку на пульте, которую указал ему Мартьянов. Ревун умолк. Сигнальная надпись погасла. Контрольная установка снова получила пуск к дальнейшему прощупыванию температуры. И нечто вроде улыбки проступило на темном, сухом, словно пропеченном лице технолога.