— То есть романтизм, с которым вы рвались на фронт, уже весь был разрушен?

— Никакого романтизма. Один офицер набирает в артиллерию большой мощности, резерв Главного командования. Стоит где-то в Закавказье, в горах. Не воевала с первого дня. И не предполагается, что будет воевать. Подумал: что там-то может быть трудного?

Снаряды подносить — эта работа мне не страшна.

А что еще? Думаю: такая лафа. И я завербовался. Большинство ребят на фронт рвались. Потому что там жратва лучше была. И вообще повольнее было. Если не убьют, значит, хорошо. А я пошел в эту часть…»

И ещё, с надрывной тоской: «Мало кто думает о том, что немцы сами помогли Советскому Союзу себя победить: представьте себе, они бы не расстреливали, а собирали колхозников и говорили им — мы пришли, чтобы освободить вас от ига. Выбирайте себе форму правления. Хотите колхоз — пожалуйста, колхоз. Хотите единоличное хозяйство — пожалуйста.

На заводах то же самое — делайте свою жизнь. Если бы они превратили наши лозунги в дело, они могли бы выиграть войну. У них была, конечно, жуткая ошибка с пропагандой».

Ах, как жаль, что не знал герр Геббельс, что пропадает такой замечательный кадр… уж он бы пропаганды для оккупантов наладил!

Поневоле задумаешься о сталинской доброте — надо было всю семейку врагов народа выкорчёвывать до седьмого колена… А то папулю-троцкиста расстреляли — и никто еще не доказал, что это было зря, а сыночек — вот он! Не у станка, не в забое — в Переделкино, на уютной писательской даче, мучается, страдает…

А тем людям, которых вы описываете — замечает далее Доброжелательный Читатель…было ещё виднее, они стержень первые потеряли. И поскольку могли, стали орать об этом, усугубляя ситуацию. Ну, типа, дом горит, надо что-то делать, давай плеснём бензину. Кто-то сознательно, кто-то как полезный идиот.

Так что убирать Евтушенко-стругацких — это правильно. Если температура за 40, то её надо сбить, но это не лечение.

Согласен! — отвечу я…

Герпес, он ведь тоже практически не лечится, но предотвратить его рецидивы можно, а значит, нужно…

А лечение… что лечение. Диагноз ещё сам товарищ Сталин поставил: «Без теории нам погибель, без теории — нам верная смерть…»

Да кто эту теорию б разрабатывал? Кукурузник?

Или Суслов с Черненко… те ещё мыслители!

Но — aut bene, aut nihil…

Зачем же в свой последний день на этой грешной земле Лаврентий Павлович думал о таком убожестве, как интеллигенция? Да раньше как-то времени не было…

А тут выпала свободная минутка. Если бы Читатель знал, какие глупости лезут в голову автору в редкую минуту праздности…)

Вы будете смеяться, но на чудной планете, где девять месяцев зима, а остальное — лето, тоже в сей миг говорили о журнале «Огонёк» и о советской интеллигенции…

Молоденький шофёр, вытирая руки промасленной ветошью, вежливо обратился к старому, битому жизнью шоферюге, у которого сквозь распахнутые полы чёрного бушлата — ватника, надетого на голое тело (лицо, шея, кисти рук — тёмно-коричневые, остальное всё — как белокипенное молоко), синели на левой груди — профиль Сталина, а на правой — Маринка анфас:

— Василий Иваныч, скажите честно, страшно было жить здесь в сталинские времена?

Василий Иваныч посмотрел на него удивленно и сам нежно спросил, почти по-еврейски:

— Ты о каких страхах, сынок, толкуешь?

— Ну, как же, — ответил шоферишка, — я сам читал в «Огоньке»! Здесь в те годы угробили несколько миллионов зэков. Больше всего полегло их на строительстве Колымской трассы…

— Ясно, — сказал Василий Иваныч. — А теперь слушай внимательно. Чтобы где-то угробить миллионы людей, нужно, чтобы они там были. Ну, хотя бы короткое время — иначе гробить будет некого. Так или нет?

— Логично, — ответил колымский комсомолец.

— А теперь, логик, слушай ещё внимательнее, — сказал Василий Иваныч и, повернувшись к напарнику, который звенел ключами под откинутым капотом своего «Магируса», заговорил:

— Семён, мы с тобой точно знаем, а наш логик, наверно, догадывается, что сейчас на Колыме народу живёт много больше, чем в сталинские времена. Но на сколько больше? А? Как смекаешь?

— Думаю, что раза в три, а, пожалуй, что и в четыре! — ответил тот, не поднимая от мотора головы.

— Так! — сказал Василий Иваныч и повернулся к шоферишке: — По последнему статистическому отчёту (они ежемесячно печатаются в «Магаданской правде»), сейчас на Колыме (вместе с Чукоткой) проживает около полумиллиона человек. Значит, в сталинские времена здесь проживало, самое большее, около 150 тысяч душ… И это максимум! Потому что переправляли зэков с материка в Нагаево, наш аванпорт, всего на двух пароходах, принадлежащих Дальстрою. Численность этапа лимитировалась ёмкостью пересыльных лагерей в Первой Речке и в Ванино, и не превышала шестисот человек Один пароход делал за навигацию максимум восемь рейсов… Как тебе эта новость?